Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы

Пара захватила с собой собачку по имени Фокс[414] и запас горячего шоколада. Путешественников сопровождал их слуга-немец Генри. В отдельном экипаже ехал преподобный Джон Глен Кинг, бывший английский капеллан, некогда служивший в Петербурге, – Томас познакомился с ним во время своего первого визита в Россию[415]. Отплыв наконец от штормовых берегов Дувра, они пересекли бурные воды Ла-Манша, перенеся жесточайший приступ морской болезни, и затем направились на восток через Брюссель, Кельн и Дрезден. После Кенигсберга они повторили давний маршрут Томаса и, двигаясь вдоль диких балтийских берегов, добрались до Риги. Элизабет, по натуре более любознательная, чем муж, и зорче воспринимавшая такие приземленные вещи, как цены, социальная иерархия и т. п., записывала в дневник подробности этой поездки[416].

Слава барона гарантировала им радушный прием во многих знатных и почтенных домах по всей Северной Европе, однако длинные перегоны между ними чередовались с остановками на постоялых дворах и почтовых станциях, часто грязных, а порой и опасных. Во время одной из таких стоянок у Томаса похитили лучшую шляпу, а у преподобного Кинга – парик, так что пришлось срочно искать замену. После этого Димсдейлы нередко спали прямо у себя в экипаже. Элизабет бодро переносила дорожные опасности и невзгоды; один раз она по колено ушла в зыбучий песок и в результате потеряла башмак на деревянной подошве. Она ощущала тревогу, лишь когда дилижанс с риском для пассажиров переправляли через широкие реки ночью или когда его оси захлестывали волны близ голых песков Куршской косы. По пути они пересекали новые границы, которые успели возникнуть после предыдущего визита Томаса: мощь России и Пруссии усиливалась, и обе державы беззастенчиво отхватывали себе куски польской территории[417].

После семи недель, проведенных в дороге, путешественники наконец достигли Петербурга – 8 августа, в среду, около часа дня[418]. Элизабет, как и многие английские гости до нее, была зачарована этим городом, сильно развившимся и расширившимся при Екатерине. Российская столица, по словам жены доктора, оказалась

местом гораздо более изысканным и утонченным, чем я ожидала. Уже при въезде она предстала самой величественной, со всеми этими крышами и шпилями, покрытыми жестью и латунью, а кое-где и позолотой; они озарены ярким солнцем, так что вид получается превеселый. Дворец – здание громадное и изумительное, да и по всему городу разбросано великое множество элегантных строений. …Вид на берег реки Невы являет величественнейшие и оживленнейшие сцены из всех, какие мне доводилось видеть.

Димсдейлам вновь выделили роскошный дом на Миллионной, с обширной английской кроватью под алым шелковым балдахином, с экономкой-англичанкой, «превосходно готовящей простую пищу». Баронесса Димсдейл не без удовольствия обнаружила, что ее титул дает ей право на экипаж, запряженный шестью лошадьми. «Все у нас весьма изящно и очаровательно», – писала она домой[419].

Через два дня после прибытия Томас в сопровождении доктора Роджерсона, личного врача Екатерины, отправился посетить императрицу и великого князя в Царское Село, где те спасались от строгих формальностей двора и от городской жары. Особая связь между доктором Димсдейлом и его пациентами, сложившаяся на фоне напряженной драмы первых прививок, оставалась все такой же прочной. Его приезд воскресил в памяти императрицы тогдашние приступы жара и головокружения, прогулки в дворцовых садах, которые призваны были ускорить ее выздоровление. Павел же, чье детство навсегда омрачила смерть отца, вспоминал, с какой заботой и приязнью относился к нему Томас, когда наследник был подростком. Обе высокие особы приняли врача «весьма милостиво… как старого друга», рассказывал он жене (по ее словам), добавлявшей: «Они сказали ему множество добрых и любезных фраз, сообщив, что визит его доставил им великое удовольствие».