Привычка жить

— А кто это — Соня Мармеладова, Жень? Знакомая твоя, да?

— Ага, знакомая… — грустно подтвердила Женя, проведя рукой по влажной Оксанкиной щеке. — А ты вот что, дорогая, — ты давай-ка лучше спать ложись. Сон — лучшее лекарство в таких делах. Поспишь, отдохнешь от всего этого ужаса… Тем более, как я слышала, ты целый литр валерьянки заглотнуть успела.

— Ой, да слушай ты этих ментов больше! Они и соврут, так недорого возьмут! Никакого там литра и не было, так, пара пузырьков всего… А спать я и правда очень хочу, Жень. Голова — как чугунок с вареной картошкой. И вся фигура болью болит, будто ее долго мяли…

— Так. Поднимайся давай, мятая фигура! Где у тебя белье, я постелю? — решительно скомандовала Женя, вставая с дивана. — Давай-давай, напяливай на себя пижаму… Ну?

— Жень, а ты не уйдешь? Ты посидишь со мной? А то мне страшно чего-то… — жалобно попросила Оксанка, вяло забираясь под одеяло. — Не уходи, Жень…

— Конечно, посижу. Вот тут, с краешку пристроюсь и посижу. Спи давай, бедный мой ребенок.

— Ну точно, как мама, — тихо проговорила Оксанка, сворачиваясь в уютный клубочек. — А еще мне мама всегда песню пела, когда спать маленькую укладывала… Хорошую такую… Спеть тебе, Жень?

— Ну, спой…

— «Нэсэ Галя воду-у-у… Коромысло гнэтся… — пискляво и фальшиво завела Оксанка, будто снова заплакала. — А за ней Иванко как вьюночек вьется…»

Чем закончились дальнейшие мужские поползновения вьющегося коварным вьюнком Иванки, Женя так и не узнала. Оксанка вдруг сразу как-то задышала очень сонно, то есть ровно и тихо. И продолжение этой истории наверняка случилось уже там, за пределами жестокой яви, в Оксанкиных хохляцких снах. Может, и впрямь сложилось у них там чего путное, у Гали этой с коромыслом да у вертлявого Иванки, кто ж теперь разберет… Женя долго еще сидела так, примостившись на краю дивана, смотрела на спящую девушку, наблюдая, как расправляется во сне ее кукольное красивое личико, как розовеют полуоткрытые пухлые губы, как загибаются вверх освободившиеся от тяжких слез ресницы, как сонный нежный румянец расплывается по ее гладким фарфоровым щечкам. Хороша, черт. Жалко девчонку. И впрямь пропадет она здесь ни за грош, ни за копейку, ни за украинскую гривну. Тихо встав с дивана, Женя вздохнула еще раз, подоткнула одеяло Оксане под ноги. И тут же вздрогнула от разлившегося по комнате громкого телефонного звонка. Бросив тревожный взгляд на спящую Оксанку, она тихой пантерой подскочила к аппарату, прошипела в трубку досадливо:

— Але…

— Оксана, ты? Почему так говоришь нехорошо, Оксана? Что случилось? Это Ахмет с тобой говорит.

Имя свое звонивший произнес с очень большим достоинством, можно сказать, с гордым придыханием даже, и замолчал сразу, ожидая будто, когда Женя ойкнет от стыда за свою нечаянную досаду и застрочит в трубку извинениями.

— Я не Оксана, — вопреки его гордому молчанию по-прежнему недовольно прошипела в трубку Женя. — Скажите, что для нее передать…

— Как это — не Оксана? А где она?

— Спит она.

— Ну так разбуди!

— Щас-с-с… — злобно и неожиданно для себя громко проговорила Женя, мельком оглянувшись на спящую безмятежно девушку. — Все брошу сейчас и начну ее будить!

— Чего бросишь? Говори понятнее, дэвушка, совсем русскому языку не понимаешь, что ли?

— Ага. Не знаю я русскому языку, черт возьми. Из неграмотных я.

— А ты вообще что там делаешь? Ты вообще кто такая, дэвушка?

— Кто, кто… Конь в пальто! — тихо прошептала Женя в ответ и торопливо вернула трубку на рычаг, недовольно поморщившись и встряхнув даже рукой. А про себя подумала: и впрямь я конь в пальто. Причем в старом стеганом пальто, которое носить довольно противно. Раньше хоть была конем в шубе, а теперь она конь в пальто. И никому, выходит, от продажи ее многострадальной шубы лучше не стало. Ни ей, ни бедной Оксанке…

Проходя на цыпочках через прихожую, Женя остановилась напротив висевшей на крючке несчастной своей одежки, достала из шкафа плечики и заботливо повесила на них меховое сокровище. Женя свела вместе разрезанные края меха и подумала, что и в самом деле, если подойти по-хозяйски, то можно запросто все зашить, и заметно совсем не будет, если умеючи… Потом, спохватившись, вернулась в комнату, выдернула из розетки телефонный шнур, а заодно и мобильник Оксанкин, звонко-нагло заоравший незатейливую мелодию, тоже отключила. Пусть спит девчонка. Успеют еще, доберутся до нее Ахметы да Чингисханы всякие.

Дома, ответив на любопытные вопросы Кати с Максимкой, она прошла на кухню, на автомате повязала фартук и с тоской заглянула в холодильник. Что ж, какой-то ужин придумывать надо. Или бутербродами с купленной колбасой можно обойтись? Потом глянула на круглые настенные часы и обмерла — ничего себе! Время-то уже — одиннадцать! Какой тут ужин, когда спать пора ложиться.

— Макс! Катя! Вы ели что-нибудь? — крикнула она в сторону детских комнат. — Или мне ужин стряпать на ночь глядя?

— Да ели, ели, мам… — нарисовался в дверях кухни отзывчивый Макс. — Катька удосужилась омлет сделать. Ничего получился, толстый такой. И вкусный даже, представляешь?