Привычка жить

Впрочем, сердились они друг на друга недолго. Как раз до обеда. Обед, слава богу, прошел уже в теплой и дружественной обстановке, то есть за поеданием огромного куска пирога, оставшегося от именин Аленкиной мамы и принесенного ей на общее угощение. Разогретый в микроволновке, он сам притянул обеих спорщиц к столу сытным запахом хорошего теста и домашней мясной начинки. При таком запахе обо всех спорах да принципах забудешь, чего уж там. Голод — он не тетка. Ему всякие там разные принципы вообще без надобности…

— Слушай, Жень, а он молодой или старый, милиционер этот? Ну, который тебя допрашивал? — спросила неожиданно Оля, пережевывая большой кусок пирога.

— Да он меня и не допрашивал вовсе, чего ты! Мы просто так с ним разговаривали, без протоколов всяких… — удивленно уставилась на нее Женя.

— А я потому и спрашиваю, раз просто так разговаривали! Ну? Молодой или старый?

— Молодой, конечно. Да какая разница, Оль…

— А молодой — как? Постарше тебя или помладше?

— Ой, отвяжись, а?

— Ага! Покраснела! Покраснела! Смотри, Аленка, как Женька покраснела! — радостно захлопала в ладоши Оля. — Как Юрика увидит — бледнеет сразу от злости, а тут покраснела прям сразу, как девица!

— Ну и что… Ну и покраснела… — схватилась за щеки Женя, — да это же не то все, чего вы! Да у меня и мысли подобной…

— Конечно, конечно! Какая такая мысль, Женечка! — продолжала веселиться от души Оля. — И у нас с Аленкой тоже никакой такой мысли подобной нет! Мы просто радуемся тому обстоятельству, что и тебе наши женские да человеческие радости не чужды… Давно уж пора, а то так и останешься до старости в глубоком убеждении, что мир из одних только Юриков состоит.

— Ой, ну это уж лишнее, Оль! Ну это уж из мухи слона! — засмеялась вслед за ней Женя. — Да я просто так покраснела, господи! Вечно ты в крайности всякие ударяешься!

Однако настроение у нее и впрямь после обеда поднялось вдруг. Просто так, на пустом месте поднялось. Без всяких придуманных девчонками предпосылок. То есть не из-за милиционера же, в самом деле! Просто душа опять хорошего настроения запросила, и все. И вечером домой ехала — улыбалась, и в магазине, когда в очереди в кассу стояла, — улыбалась, и к дому когда в синих декабрьских сумерках подходила — тоже улыбалась. Взяла и разрешила себе просто поулыбаться. Имеет право, в конце концов.

Хотя, если честно признаться, милиционер Дима тоже в ее хорошем настроении присутствовал. Составным элементом. И думать о нем было не то чтобы приятно, а… волнительно как-то. Волнение это странным образом бултыхалось внутри, как выпитая на сытый желудок бутылка лимонада, и время от времени перекатывалось шипучими пузырьками то в солнечное сплетение, то где-то меж ребрами при дыхании застревало, а то вдруг шибало быстро и колко в лицо, отчего оно само собой съезжало в дурацкую совершенно улыбку. А вот правда, интересно все-таки, сколько ему лет? Наверное, около тридцати где-то. И наверняка он женат — благополучно и счастливо. Хотя ей-то какая разница, женат ее вчерашний знакомый милиционер или нет? О таких людях, как врачи да милиционеры, вообще, между прочим, даже и неприлично так думать! Потому что врач один, а пациенток много. И милиционер тоже один, а всяких вокруг него потерпевших да соседок этих потерпевших тоже, между прочим, много. И если каждая при этом станет такими дурацкими вопросами задаваться…

Но с другой стороны — она не в лоб их ему задает! Она про себя, потихонечку… Чтоб настроение свое хорошее не упустить, поддержать как-то… Или вот, например, ничего страшного тоже не будет, если она в порядок себя приведет, косметику на лице подправит, а вместо домашней пижамы джинсы да футболку Катькину на себя напялит… Он же вчера сам сказал, что ему еще подойти к ней надо и несколько вопросов дополнительных задать. Вот пусть и приходит, что ж. И в квартире можно порядок слегка навести — тоже не помешает. И дерево золотисто-искусственное, аукубу японскую, от пыльного налета освободить…

— Ну что, подружка? Слышала, как обругала нас с тобой вчера Катька, а? — потянула она к себе яркую золотисто-зеленую ветку. — Не нравимся мы ей, говорит. Не цветем, говорит, не пахнем, без полива не погибаем. Как будто мы с тобой обе такие и есть… мертвые. А мы и не мертвые вовсе. Мы красивые. Мы гордые даже, можно сказать! И не надо нам никаких на себе цветов, и запаху тоже никакого не надо. Нам и так хорошо. Правда? Живем себе тихо, никому не мешаем.

Аукуба японская плавно-медленно, как живая, вырвала свою упруго-пластиковую ветку из Жениных рук, распрямила ее гордо в нужном направлении. Отстань, мол, женщина, с глупыми своими вопросами. И вообще — не примазывайся к моей красоте. Уж я тут сама по себе как-нибудь.