Привычка жить

До прихода Максимки с тренировки она успела приготовить и ужин. С удовольствием выставила перед мальчишкой тарелку с «настоящим» большим мясом, с жареной до хрусткой корочки картошкой, с красивым огуречно-помидорным веером по краю. Потом сидела, смотрела, как он все это поглощает с аппетитом. И получила большое и настоящее удовольствие от этого созерцания, между прочим. Сплошная тебе гармония бытия. И никакого при этом душераздирающего внутреннего конфликту…

— Мам, а Катька где? — отвалившись на спинку стула, сыто спросил Максимка. — Время-то, между прочим, десятый час уже!

— Не знаю, сынок. Сама волнуюсь.

— Беда прямо с этими девчонками. Лучше бы спортом занялась, что ли! Тогда б на всякие глупости и времени бы не нашлось. Правда, мам?

— Правда, сынок, — грустно улыбнулась Максимке Женя. А про себя подумала: как же он на отца своего, на Игоря то есть, стал похож! И лицом, и характером… Такой же правильный. Такой же здорово-румянощекий. Такой же сильный и крепкий. Такой же надежный. Хотя, как жизнь показала, надежность эта мужицкая — та еще штучка коварная. Как только уверуешь в нее окончательно и бесповоротно, так тут же она и выворачивается к тебе обратной своей стороной, то есть пофигизмом по отношению к тебе полнейшим. А может еще и под зад коленом поддать, этим пофигизмом вдруг переполнившись.

— А ты ей на мобильник звонила, мам?

— Да звонила, конечно.

— И что?

— Да ничего хорошего. Все одно и то же… — грустно махнула рукой Женя, уставившись в черный квадрат кухонного окна, окаймленного легкомысленными рюшечками занавесок. Катькин мобильник весь вечер и впрямь с занудной старательностью повторял ей в ухо одну и ту же фразу, что дочь, мол, ваша, Катерина, уж простите-извините, отключила свой телефон или находится вне зоны обслуживания. Как будто одно обстоятельство чем-то лучше другого. Чем оно лучше-то, интересно? Ни то, ни другое материнское сердце не успокаивает. Хотя если выбирать, то пусть уж лучше первое будет. Что телефон отключила. А неизвестная какая-то там территория, не входящая в зону мобильного обслуживания, пугает только. И что за территория такая, не входящая в эту зону? Где она располагается вообще, эта проклятая территория?

От короткого звонка в дверь оба вздрогнули, потом посмотрели друг на друга чуть расслабленно — явилась, мол, наконец наша гулена. Максимка даже проворчал недовольно, направляясь в прихожую:

— Ну чего, чего звонить-то? Как будто сама открыть дверь не может. Как будто мы тут дворецкого для нее должны держать или лакея.

Однако, тут же нарисовавшись в кухонных дверях, уставился на мать испуганно:

— Мам… А там и не Катька вовсе… Там этот, который из милиции… А зачем он пришел, мам? Что, нас допрашивать будет, да?

Не ответив, Женя быстро выскочила в прихожую, на ходу пытаясь развязать тесемки фартука. Руки почему-то не слушались, и она никак не могла развязать тесемки фартука, узелок проклятый все никак не поддавался. Вот же дурацкая ситуация! Лучше бы уж в фартуке оставалась, что ли… А то выскочила, засуетилась чего-то, лицом озаботилась с этими тесемками так неловко.

— Здравствуйте, Женя, — улыбнулся ей сдержанно стоящий посреди прихожей милиционер Дима. — Простите, что я так поздно.

— Ничего-ничего! Проходите, пожалуйста. Раздевайтесь. Вот, куртку сюда можете повесить. Сюда пожалуйста, в комнату… — снова засуетилась она по прихожей, продолжая жалкие попытки избавиться от фартука. Слава богу, хоть тесемочка наконец поддалась. Осталось только успокоиться и в руки себя взять. Чего это она разволновалась вдруг, будто преступница подозреваемая, которая вопросов предстоящих боится? Не арестовывать же он ее пришел, в самом деле. Просто поговорить.

Сняв куртку, милиционер Дима послушно прошел в комнату, уселся в кресло, огляделся. Потом вернулся взглядом к большому, на треть стены, акварельному портрету Жениных отца с матерью, спросил заинтересованно:

— Простите, а это кто? Какие лица хорошие.

— Да, очень хорошие. Это мои родители. Отец этот портрет написал, когда я не родилась еще… — тихо пояснила Женя, садясь в кресло напротив. — Так уж получилось, что он будто специально для меня его и писал. Чтоб память о себе да о маме оставить. Мне два месяца от роду было, когда они погибли.

— Он художником был, ваш отец?

— Нет, что вы. Вовсе нет. Он был архитектором. Это его единственное художественное творение. Бабушка рассказывала — на него как-то в одночасье вдруг вдохновение снизошло. Они тогда меня только-только из роддома принесли. Вот от полноты счастья и снизошло, наверное. Или наоборот, от горестного предчувствия. Вскоре погибли оба — на машине разбились. Видите, как бывает. Столкнулись в пространстве счастье и предчувствие трагедии, образовали нечто. То есть вдохновение такое летучее. Оно этим вот портретом и выразилось. Говорят — талантливо очень выразилось…

— Да… Вы правы… И в самом деле, есть в этом особенное что-то… — внимательно вглядываясь в портрет, тихо проговорил милиционер Дима. — Красивая у вас была мама, Женечка… Очень красивая…