Призовая лошадь

— Мерседес, — ответила она и, обращаясь к Идальго, спросила — Ты был жокеем?

Вопрос этот нас удивил.

— Как ты догадалась?

— А потому что их много сюда захаживает, у них тут подружки из наших.

Разговор зашел о жокеях и скачках. Мерседес внимательно слушала Идальго, посматривая на него с веселым любопытством, словно на канатоходца. Ее огромные зеленые глаза, умные и лукавые, сверкали, встречая вокруг жадные восторженные взгляды мужчин; затем она снова переводила взор на Идальго, будто ловя его шутки вздернутым носиком и улыбающимся влажным ртом. Идальго она слушала, ко мне же с интересом приглядывалась. Но так как я не настаивал на ее внимании, Мерседес забывала обо мне и принималась с ненавистью говорить о заведении, в котором мы сидели, бранила хозяйку, старую ведьму, державшую ее тут как пленницу, связанную кабальным контрактом.

— Старая ведьма пугает судом, если я уйду, грозится донести на моего отца. Дело в том, что у него не все в порядке с документами: он ведь бежал из Испании… Собственно, вынужден был бежать, будучи убежденным республиканцем.

Хозяйка, переходя от столика к столику, получала по счетам. Выглядела она лет на пятьдесят, хотя наверняка ей было все шестьдесят. В сумраке, царившем в зале, ее морщины проступали сквозь белую пудру подобно черным ущельям на рельефной карте. Она вовсю пыталась скрыть свой возраст. Надо было видеть, как кокетничала старуха, как зазывно вертела бедрами, как прельщала пьяных подростков, с которыми танцевала, чтобы потом обобрать.

— У нее есть любовник, — рассказывала Мерседес, — она поселила его тут, с собой, наверху. Ленивый бродяга-итальянец. Старуха носится с ним, как с комнатной собачонкой. Подумать только, за месяц, что он с ней путается, она купила ему сперва «линкольн», а потом «кадиллак». «Линкольн», видите ли, ему не понравился!

Мерседес говорила о своих подружках по работе со злостью.

— За десять долларов можешь получить любую.

Одну она крыла особенно. С презрением показала ее нам.

— Заморыш, лесбиянка да в придачу еще и туберкулезная.

Мерседес поднялась и пошла переодеваться. Был ее выход. За миг до появления на эстраде, покуда ведущий пышно представлял ее публике, я снова увидел Мерседес. Мне словно передалось ее волнение, то острое беспокойство, которое овладевает артистом перед выходом. Я очень хорошо это почувствовал. Казалось, что нас соединил холодный ток, который, подобно невидимому лезвию, пронзил синеватую дымку зала. Она встретила мой взгляд и с нежным смущением, будто за что-то извиняясь, улыбнулась мне. И тут же, шагнув в магический световой круг, преобразилась, сразу потерявшись для меня. Рот ее раскрылся в заученной профессиональной улыбке. Луч света жадно приник к разводу ее крепких литых грудей, высветил темно-золотое платье, смело подчеркивающее формы. Она стояла ко мне в полупрофиль, и я видел, как еле заметным движением она отбивала ритм каблуком, и это легчайшее движение сопровождалось, точно эхо, таким же легким подрагиванием ноги и бедра. Меня тронули ее чувственность и в то же время целомудрие, призванное приглушить эту чувственность, но вместо того лишь подчеркивавшее ее; целомудрие, конечно, заученное, как любое сценическое ухищрение.

После закрытия кабачка мы с Идальго поджидали Мерседес на улице. Тут же стояли и некоторые другие посетители. Она вышла и с улыбкой направилась к нам. Подхватив нас под руки, потащила к группе музыкантов и актеров. Всем представила и, задержавшись возле какого-то субъекта, притянула его за лацканы и крепко чмокнула в щеку. Первым моим поползновением было отретироваться в сторону, но она, смеясь, удержала меня.

— Я с радостью позволила бы тебе себя проводить, — сказала она, — но я уже обещала… А у этого кулаки увесистые, боюсь, что он разозлится.

Субъект, которого она поцеловала, был чуть повыше меня, коренастый и полный, с этаким болезненным высокомерием во внешности, свойственным некоторым испанцам. Лицо неподвижное, подбородок квадратный и массивный, взгляд, как мне показалось, колючий. На нем была кожаная куртка и брюки из дриля. На голове белая шапочка портовых грузчиков.

— Познакомьтесь, — сказала Мерседес, слегка подтолкнув мужчину, — мой отец.

Я подумал, что она шутит.

— Отец?

— Почему же нет? — спросил мужчина. — Уж не слишком ли молодым я вам кажусь? Видишь, детка, звала бы ты меня лучше дядей или братом… К вашим услугам, — продолжал он, меняя тон, — покойной ночи, ребята, завтра рано на работу. Пошли, дочка. Приходите в гости. Ты дала им адрес?

— Не только дала, но даже посоветовала этому, — тут кивком головы она показала на меня, — перебраться в наш пансион. Жокею нет, он устроен прилично. Но этот… знаешь, где он живет?.. В одном из тех постоялых дворов, что ютятся на улице Кирни.

— Скверно, скверно. Беги оттуда, парень. Компания там для тебя неподходящая. Перебирайся в пансион, внакладе не будешь. До свидания, — сказал он, пожимая мне руку своей жесткой костлявой лапищей.