Призовая лошадь

Норма, довольная, ушла, а мы с Веласкесом тем же вечером отправились в «Фермонт». Теперь, когда я вспоминаю эту передрягу, на ум мне приходит бокс: боксер с тревогой ожидает выхода на ринг, позади многие месяцы изнурительной подготовки, вся жизнь подчинена этому кульминационному моменту. Раздается гонг, боксер выходит из своего угла, приближается к противнику, и тут мигом молния ослепляет его. Другом тьма, в раздевалку его вносят на носилках. Нечто подобное стряслось со мной. Мы явились в «Фермонт» что-то около пяти часов вечера. Быстрым шагом пересекли большой холл. На ходу Веласкес подстраивался ко мне, пытаясь за моей фигурой скрыть свое толстое брюхо. Он был уверен, что на него устремлены тысячи глаз. Я же готов пари держать, что ни одна собака на нас даже не взглянула. Мы представились управляющему и через несколько минут были готовы к работе. Готовы к смертельной схватке. Ибо так оно и было. Меня подозвали обслужить один столик. Я прошествовал между посетителями словно укротитель среди незнакомых ему львов. Закупоренный в накрахмаленную белую куртку, с белой салфеткой через одну руку и с блокнотом и карандашом в другой. Стол был большой. За ним сидело человек восемь, а может, десять — двенадцать. Точно не скажу. Будто сквозь туман я видел грузных надушенных старух, напудренные руки которых смахивали на окорока, присыпанные солью. Видел браслеты, запонки, перстни, крахмальные манишки и странные галстуки… Видел золотые зубы и вопрошающие взгляды, руки худые и бледные и руки мясистые и волосатые, подававшие какие-то таинственные знаки. В зале царил полумрак. Оркестр играл медленный фокстрот, и его пиано пианиссимо сливалось со звяканьем посуды. Мои клиенты вдумчиво изучали меню в роскошной фиолетовой папке. И вдруг разом стали заказывать. Одно, другое, третье. Я лихорадочно записывал. Заказы посыпались с такой быстротой, что я сразу убедился в невозможности записать все спрошенное да еще упомнить, что кому. Я писал, а они продолжали заказывать. Пожилые, видя меня столь внимательным и приветливым, усложняли свои просьбы до бесконечности. Один требовал определенный омлет и совсем неопределенный соус; другой — чтобы стручковую фасоль ему заменили на некий овощ, название коего я с трудом припомнил по школьным урокам ботаники. Что касается мяса, то одни требовали его очень поджаренным, другие недожаренным, третьи вообще сырым. Минут десять я записывал, потом решительно зашагал между столиками, откуда до меня долетали резкие запахи надушенных оголенных женских спин, прошел через огромную парадного вида кухню, даже не взглянув на шефа, снял белую куртку, надел свою и, не оглядываясь, навсегда покинул отель.

На Норму мое дезертирство впечатления не произвело; пожалуй, даже наоборот, она так была потрясена моим самоотвержением, моим согласием сопровождать ее лодыря мужа в «Фермонт», — где, кстати, в отличие от меня он продолжал трудиться, — что в знак благодарности пригласила меня провести с ними воскресенье. И это было воскресенье примечательное, одурманивающее и вместе с тем фатальное и огорчительное. Норма, одетая в лиловое и черное, красовалась в туфлях на таких высоких каблуках, что казалось, шла на ходулях. Туфли эти она надела не без задней мысли; они держались на ремешках, оплетающих икры ног наподобие греческих сандалий, эффектно оттеняя их изящество. Поставленная на эти туфли-башенки, она извивалась с кошачьей грацией, кокетливо выпячивая при ходьбе приятные свои округлости. Рядом с ней Веласкес выглядел сутенером. Возможно, что в этом были повинны его двухцветные ботинки, гавайская рубашка и розовый галстук. В их обществе я чувствовал себя слегка неловко. Эх, были бы у меня хотя бы красные ботинки, или желтый жилет, или, на худой конец, шейный шелковый платок! Мы молча шли по Бродвею к церкви Гвадалупской божьей матери. Утро было сияющим: на ослепительно ясном небе ни единого облачка. Ветер с разбега натыкался на стены домов, срывая по дороге душистые клочки морской пены. Мы вошли в церковь, и Норма пожелала сесть в первый ряд. Не знаю, что привлекало больше внимания — ее лиловое платье или пронзительный скрип ботинок Веласкеса. Норма опустилась на колени, и пока мы, следуя ритуалу мессы, опускались на колени, снова поднимались и садились, она продолжала стоять на коленях, то ли от избытка благочестия, то ли оттого, что заснула.