Призовая лошадь

Перебравшись в пансион, работу в ресторане я бросил. Перепробовал несколько профессий, но особых лавров на всех этих поприщах не стяжал; отовсюду меня выталкивали почти что в зад ногой. Сперва я поступил каменщиком на строительство, которое велось в Филлморе, где жили негры и японцы. О профессии каменщика я имел понятие самое смутное. Однако когда меня спросили, есть ли у меня опыт, я не задумываясь ответил «да». В сущности, я даже не врал: опыт мой основывался на том, что я видел фильмы, в которых Чарли Чаплин и Бен Турпин дрались камнями, повыбивав друг другу все зубы. Несмотря на благорасположение старшего мастера, было решительно невозможно полагаться на то, что он станет терпеть мое подражание Чаплину на протяжении восьми часов каждодневно. Кроме того, эта скотина не делал даже малейших усилий к тому, чтобы скрыть свое предубеждение против негров и желтокожих, живущих в округе. Это нас сразу же непримиримо разделило. В первый выход на работу мне поручили грузить кирпичи и следить за желобом, по которому жидкий цемент поступал на строительную площадку. Я нагружал так мало кирпичей, что старший мастер с проклятиями отстранил меня от этого и поручил помогать в составлении растворов. Я ворочал огромный жестяной котел, подсыпал туда щебенку и песок. Котел походил на ветхого старика, с трудом пережевывающего пищу фальшивыми челюстями. Я изо всех сил пытался помочь ему то мешалкой, то подливая воды, но меня бесил постоянный надзор старшего мастера, его осуждающий недоверчивый взгляд. Кто знает, что при полном своем невежестве мог он подумать о чилийцах! Он явно судил о латиноамериканцах по дурацким фильмам. Например:

— Вы ни черта не можете без нашей помощи и понуканий. Ваши селитряные прииски и медные рудники действуют только потому, Что там работают североамериканцы.

— Эксплуатируют их, хотите вы сказать? А работают там чилийцы.

Впрочем, ему хоть кол на голове теши! Балда уверял, что Чили — это сплошные тропики и что в наших учреждениях служащие спят послеобеденную сьесту в гамаках. Что они не спали — этого утверждать не буду, но в гамаках… Словом, с этим болваном я спорил по любому поводу. Еще говорил он так:

— Что сталось бы с жителями Центральной Америки, если бы не «Юнайтед фрут компани»? Кто научил бы их возделывать землю и использовать природные богатства?

— Вот сукин сын! — распалялся в ответ мексиканец-чернорабочий, ни слова не знавший по-английски. — Скажи этому смрадному псу, что, когда его схватят гватемалцы, они вздернут его, а потом поджарят на медленном огне.

Как проучить подобного субъекта, вывести на чистую воду, наказать за гнусный его расизм? Большего наказания, чем позвать его однажды к концу смены и показать работенку, на которой я решил поставить точку в своей карьере каменщика, я придумать не мог. Воспользовавшись его халатностью, я самолично выложил часть стены. Выложил на глазок. Положил кирпич на кирпич и скрепил раствором, рецепт которого дал мне один пьяница, мой земляк. Когда старший мастер увидел мою работу, он должен был сделать над собой усилие, чтобы не рухнуть в обморок. Моя стена походила на американские горы, а на самом видном месте, в знак несмываемого позора, я инкрустировал кожаную куртку старшего мастера, которую предварительно окунул в цементную смесь, дабы придать ей долговечность и местный колорит.

Другая моя работа по краткости своей и драматичности была столь же незабываема, как и работа каменщиком. В пансионе я познакомился с одним парнем из Панамы, с которым свел закадычную братскую дружбу. Имя его было Микеланджело, а фамилия — Веласкес.

— Ну и имечком же тебя наградили, приятель, — сказал я ему однажды, — пристало разве что академии изящных искусств.

— А ты не выпаливай его целиком, — посоветовал он. — Зови меня просто Майком, вот и все дела.

Таким был этот Майк, прямодушный простой парень, к тому же розовощекий и кудрявый, как ангелочек. Правда, слишком темный, вроде тех чернявеньких ангелочков из песни. Смеялся он самым необыкновенным образом: надувал щеки и щурил глаза так, что, казалось, вот-вот лопнет, однако не издавая при этом ни звука. Все уходило в конвульсии и морщинки. Жена его тоже была существом необыкновенным, правда, по другим причинам, о которых я скажу в свое время. Но всего занятнее было то, что друг мой с таким пышным именем был в самом деле художником. Работы его производили впечатление даже приятное, колорит их был верный, хотя ничего гениального или даже просто оригинального они собой не представляли. Так или иначе, но зарабатывать на жизнь своею живописью он не мог. Стало быть, приходилось браться за любую работу: подручного повара, слуги, Кладовщика. Однажды, когда я прохлаждался в своей комнате, вошла жена Веласкеса, чем-то очень опечаленная и озабоченная.

— Простите, что я помешала вам, — сказала она на своем странном наречии, смеси итальянского и местного испанского, — но вы единственный, кто бы мог помочь Майку в одном очень важном деле.