Призовая лошадь

— Входите и садитесь, пожалуйста, — ответил я. — Вот только сесть вам придется сюда, на кровать, поскольку все другие места заняты. Извините меня.

Она присела на краешек кровати и принялась выкладывать мне свою заботу. По мере рассказа я внимательно разглядывал ее. Мне она очень нравилась. Жена Веласкеса принадлежала к тому типу женщин, которых лишь очень редко удается рассмотреть хорошенько, так как в большинстве случаев их встречаешь лишь ночью, и к тому же они столь щедро пользуются косметикой, что из-за этой плотной упаковки истинного их лица никак не увидишь. А между тем лицо ее было на редкость живым и выразительным. В ней соединялось по меньшей мере два человека. Один невидимый, едва угадываемый за слоем пудры и наклеенными ресницами, словно стоящий за шторами. Другой — вполне натуральный и лишь припудренный и подмазанный. — При дневном свете ей можно было дать лет сорок. Удивительно белое лицо, серые глаза, рыжеватые брови, волосы иссиня-черные, а ближе к корням — цвета подсолнуха. Контраст между белоснежной, чуть веснушчатой кожей и черной копной волос придавал ее внешности какую-то неотразимую чувственную прелесть, которую она к тому же еще подчеркивала черной одеждой. Юбка ее, согласно китайской моде, имела на боку разрез, хотя и не такой, как у иных подделывающихся под китаянок модниц, которые щеголяют в юбках с разрезом чуть ли не до пояса.

— Прямо не знаю, что делать с этим человеком. Вроде такой крепыш, такой здоровяк, а в жизни застенчивее голубя. За себя постоять не может, вот все и помыкают им. Работать он не хочет, так как же и на что нам жить? Я знаю, что он художник, но посудите сами, каким бы художником он ни был, не могу же я одна тянуть весь воз.

— Вполне согласен с вами.

— Раз согласны, то вот и помогите нам.

Она радостно улыбнулась, и вокруг ее глаз собрались в пучок крохотные морщинки. Упоминая о том, что Веласкес художник, она сделала особое ударение на этом слове, и было ясно, что оно относилось не столько к искусству живописи, сколько к тем ухищрениям, с помощью которых он прельщал ее.

— Но чем я могу помочь?

— Ясно чем. Сегодня на бирже труда ему предложили работу в ресторане отеля «Фермонт». Видимо, там нужны люди, раз есть оттуда заявка. Платят здорово, вы знаете, что там платят здорово. Наверняка здорово. Но эта скотина Майк не желает туда идти. А почему? Ему, видите ли, стыдно. Тоже мне!

— Почему же стыдно?

— Говорит, что слишком толст. Выдумал еще. Не хочет идти в «Фермонт» потому, что, по его словам, там будут на него глазеть и потешаться над его толщиной.

Я не мог удержаться от смеха. Быть не может, чтобы он выставлял такие нелепые доводы! Однако Норма — так звали его жену — снова затараторила и в конце концов убедила меня, что все дело именно в этом. Она сказала, что приведет Веласкеса и пусть он сам подтвердит. Вскоре она вернулась с мужем.

— Ну-ка, объясни своему другу, почему ты не хочешь работать в «Фермонте».

— Чего тут объяснять! Просто не хочу быть посмешищем. Куда угодно пойду, только не в «Фермонт». Не хочу, и рее тут! Роскошные женщины, люстры, все эти разряженные слюнтяи. Нет, старина, уволь. Подвернется что-нибудь другое.

— Да кто же, черт тебя дери, будет разглядывать твое брюхо? — спросил я. — Кому важно, что ты такой боров?

— Не в том причина. И ты поверил этой бабе? Она же придурковатая.

— Так в чем же тогда? Почему ты не хочешь?

— Плевать мне, что на меня будут пялить глаза, мне претит то, что я вынужден буду засупониваться в белую куртку, а при моем весе в сто килограммов это не так уж приятно. Чувствовать себя не в своей тарелке — вот что меня пугает, а вовсе не то, что подумают обо мне эти слюнтяи.

Возникла неразрешимая проблема. Этическая и эстетическая. Норма жарко доказывает, но не убеждает его. И вдруг выясняется, чего они оба от меня ждут.

— Вот если бы и вы пошли туда работать…

— Я? Нет, милая моя, ничто в жизни меня так не злит, как попытки заставить меня работать. Если это желание возникает во мне самом — дело другое. Но работать по принуждению — слуга покорный.

— Брось артачиться, дружище. Деньги будешь получать приличные, и если ты пойдешь, я тоже пойду.

Норма с волнением ожидала моего ответа. Белотелая, с золотистыми веснушками под черным анилином волос и платья, с кокетливо выставленной в разрезе юбки ножкой, с мелкими морщинками вокруг улыбчиво-умоляющих глаз… все в ней было до того захватывающим, что мне ничего не оставалось, как уступить. Веласкес, стоя рядом с женой, улыбался, точно большой ребенок, радуясь податливости друга.

— Ну что ж, раз иначе эту проблему не разрешить, пойдем работать в «Фермонт». Только предупреждаю, если мне не понравится, завтра я на работу уже не выйду.

— Конечно, вот и я так считаю.