В ту же ночь он договорился со своим приятелем-скирдовальщиком, который очень хотел спуститься к машине — из-за одной девушки, работавшей на подноске, — и они поменялись местами. На другой день утром Йошка уже с высоты скирды смотрел вниз на девушку и на машину, которая потеряла теперь в его глазах свой грозный авторитет, стала казаться меньше, а люди кружились вокруг нее, словно суслики.
Йошка помахал Жужике рукой и увидел, что она смеется; ее красивые ровные белые зубы так и сверкали. Он тоже засмеялся, но сердце его снова заколотилось. Он готов был ринуться вниз головой со стога; ему даже показалось, будто за спиной вырастают крылья, и, стоит захотеть, он полетит туда, куда пожелает, — полетит к девушке, в ее объятия, сядет к ней на ладошку, как маленькая птаха. Но Жужике было сейчас не до шуток — подошла ее очередь сбрасывать свои десять мешков: сначала это делает одна, потом — другая, а первая тем временем отдыхает; тут-то и можно с ней немного побалагурить.
— Ты бы хоть посматривала иногда сюда, — просил Йошка.
— Ну да, посматривать! Зазеваюсь — и в машину.
Однако поговорить толком не удалось, так как старшой прикрикнул на них:
— Я вот шугану вас сейчас отсюда!
Жужика тут же уткнулась носиком в косынку — не дай бог, ославят ее из-за этого парня.
— Я пока что не открывал на своей машине танцверанду, — буркнул старшой и с такой злостью начал бросать снопы в машину, что даже она по-своему заворчала на Жужику…
Последние дни небо было в тучах, и однажды после полудня полил дождь.
Люди быстро навели порядок, прикрыли все, что нужно было, и сами укрылись в сарай от дождя.
Была там большая овчарня, пустая, но такая вонючая, что тот, кто заходил в нее, тотчас же пропитывался запахом овчины. Здесь они провели целую неделю. Вообще говоря, это было хорошее, милое время; среди стариков нашелся мастер играть на дудке, а среди парней на цитре, так что молодежь целыми днями танцевала и ничуть не сетовала на недельный дождь, который совсем свел с ума механика.
Несказанно хорошие были эти дни! С утра до ночи все только и знали что ели, пили и веселились. Йошку, что называется, на аркане нельзя было оттащить от Жужики; глаза его только на нее и смотрели, на сердце все время было тепло, и благоговение переполняло душу; весь мир казался ему невыразимо прекрасным, — само присутствие девушки делало все вокруг красивым и благоухающим.
И у нее глаза искрились от какого-то таинственного огня; то, что началось, как легкая игра, грозило превратиться в серьезную опасность. Кошечка только-только показала коготки, но тут же испугалась, что попалась сама, и, кто знает, сумеет ли высвободиться.
Это было очень, очень счастливое время. У них уже было свое собственное гнездышко, около одной из кормушек; оно напоминало отдельную маленькую комнатку.
Каждый парень устроил и украсил уголок для своей девушки, но их уголок был самым прелестным. Йошке уже казалось даже, что это был его дом, а он сам — хозяин в нем.
Как-то раз, в самые интимные минуты, к ним сунулся один парень, некто Петери.
— Можно?
— Вам-то? Конечно! — воскликнула Жужика.
У Йошки сузились глаза. Ему не понравилось, что девушка так непринужденно, почти развязно обращалась с незнакомым парнем, даже меньше стесняясь, чем с ним. А этот здоровый долговязый парень, шваб, при ее словах даже шлепнул себя по ляжкам.
— Вот спасипа, так спасипа! — закричал он, и зубы его хищно сверкнули.
Но Йошка не хотел, да и не рисковал вмешиваться: этот Петери был чем-то вроде подрядчика, и, как знать, не пригодится ли он им на будущее. Сейчас, когда зарядил дождь, он пришел сюда с другой машины немного поразвлечься.
— Ну, как идут дела у Мари?
Они беседовали серьезно, обстоятельно, по-деловому; Петери пригласил Жужику навещать их.
Йошка только слушал, слушал их беседу; его вдруг поразило, что Жужика в очень хороших отношениях с этой Мари, а ведь та совсем падшая девка.
Петери заметил, что Йошка все молчит и сидит с каким-то кислым видом, а потому вскоре ушел восвояси.
Долгое время они оба молчали.
— Ты пойдешь к Мари?
— Нет.
— Почему?
— Видите ли, я очень люблю Мари, очень люблю, но… как бы вам сказать… у меня глаз зоркий, и я не раз замечала то одно, то другое… словом, больше я не пойду к ней.
Настроение у него явно испортилось; он предпочел бы, чтобы она не знала ни Мари, ни кого бы то ни было другого или другую, никого на свете. Больше всего ему хотелось бы оказаться первым в ее жизни, первым, кто пробудит душу этой девушки. Эта Мари была высокой стройной блондинкой; она всегда смеялась и пользовалась самой предурной славой.
Гм. Она говорит, будто у нее такой глаз, что все замечает. Что это значит? Если правда то, что болтают о Мари, не так-то трудно было это заметить…
Йошка гнал от себя подобные мысли, он верил в Жужику, свято верил в нее, однако настроение его не улучшилось.
— Сервус, душечка моя! — окликнул девушку Лаци, второй скирдовальщик.
Жужика и тут не растерялась; она отвечала ему тем же игривым тоном, каким переговаривались они с Йошкой.