Призрак в Лубло

С этими словами он выскочил в сени, сильно хлопнув за собой дверью.

— Убью! — заревел отец. — Паршивый щенок, убью! Попомнишь ты у меня, как хлопать дверью!

Старик даже спрыгнул с постели, чтобы побежать вслед за Йошкой, но жена и дети схватили его за руки и, буквально вцепившись в него, в ужасе заголосили.

— Бени, Бени! — рыдала женщина.

— Па-апа, па-а-почка! — вторили ей дети.

Старик дал себя успокоить.

Потом он снова лег, отвернулся к стене и заснул. Он и не пошевелился, когда к нему в кровать уложили двух или трех маленьких ребятишек, кого в изголовье, кого в ноги.

А Йошка вышел на улицу и затянул протяжную песенку.

— Слышите? — говорили соседи. — Это Йошка Дарабош поет. Ишь ты, хорошо, видать, парню! Влюбился, наверное…

9

Допев песню, Йошка умолк: ему вовсе не хотелось, чтобы полицейский с улицы Петефи услышал его.

Остановившись возле дома Пала Хитвеша, он осторожно прокрался к окну и заглянул внутрь.

Все четверо сидели вокруг стола и молча слушали, что говорил Андриш, — речь, конечно, шла об Архангельске.

Слезы навернулись у Йошки на глаза. Как хорошо здесь, как хорошо! С грустью он отошел и побрел своей дорогой. Он не мог подсесть к ним, хотя только об этом и мечтал, только об этом…

— Как вы тут жили, отец, без меня-то? — спросил Андриш.

— А, полно об этом, сынок, — проговорил Пал Хитвеш, — бедные люди не живут, а существуют. Так и мы существовали. Посмотри на нас, и сейчас кое-как перебиваемся. И я, и твоя мать, и девочка. Твоего младшего брата Фери отдали в мальчики мяснику; не знаю, право, как быть с ним дальше, где достать ему сапоги, одежду. Мы отдали его на три года, а только нам за него ничего не платят, наоборот: я должен еще и одевать его. Высоко, пожалуй, я замахнулся, сынок… Ну да ничего, я не жалею; по крайней мере парень выйдет в люди, лишь бы знал себе цену. А пока гоняют его немилосердно: вот и вчера, например, ночью пришел из Баранда, корову привел. Легко ли это для такого мальчонки? Всю ночь топал пешком и лишь на следующий день к обеду добрался до места.

— Пешком! Я тоже, папаша, немало пешком протопал, — сказал Андриш. — Убежал с Кавказа и все шел и шел на Север, — два дня кряду не ел, не пил… А потом наткнулся на конных казаков. Знаете, что такое казаки? Это вроде как наши дворяне в старину. У них есть оружие, сабля; казак — и жандарм, и солдат, и господин. Они поймали меня, заперли, передали властям, и нас этапом погнали на север, в глубь страны, и все пешком. Целых два месяца гнали нас. А мы все шли и шли на своих двоих. Только потом нас погрузили в вагоны и отправили в Сибирь.

Разговор снова вернулся к Архангельску, где Андриш провел пять лет.

Жужика сидела у стола и молча слушала рассказ брата о полном чудес чужом мире; она старалась слушать внимательно, но порою мысли ее рассеивались, и тогда словно сквозь туман доносились до нее слова брата о том, как русские девушки в кинотеатрах грызут подсолнухи и плюют шелуху так, что их кавалеры выходят с сеансов, как будто покрытые снегом; она лишь краем уха слушала, каковы собою русские девушки, а также признание брата, что у него остался в Туркестане маленький сын.

— Эх, если бы я мог захватить его с собой! — проговорил Андриш и покачал своей круглой, похожей на медвежью, головой; ему почудилось, что он слышит смех русского мальчика, и у Андриша защемило сердце. Однако мать не поняла сына.

— Что бы ты делал тут с ним, сынок? Ни одна женщина не приняла бы его.

— Пошла бы за меня, так приняла бы и моего сына.

— Ты ведь тоже не взял бы женщину с ребенком; а женщина — разве она взяла бы сына русской женщины!

— Не сына русской женщины, а моего сына!

Все замолчали.

— Женись-ка ты на солдатской вдовушке, — весело сказал отец, — у нее и деньжата водятся. У вдовы-солдатки и ребенок найдется и деньги…

Андриш промолчал; он видел, что отец на кого-то намекает. Мысленно он воспротивился этому, но промолчал.

— У ее деда и бабки есть хутор, а родителей-то уже нет на свете, так что хутор после стариков останется за молодкой — за вдовушкой, значит, потому как отец у нее погиб на войне.

— И муж тоже? — спросил Андриш.

— И муж, — неуверенно ответил старик.

— А может, у нее и не было мужа-то?

— На свадьбе у них я не был.

— А другие тоже не были?

Старик озорно рассмеялся, а потом оживленно добавил:

— Но на хуторе у них я был, сынок. Хутор небольшой, но очень стоящий, как у господ. Там все есть, сынок. Комната, кухня, аккуратная господская мебель, хлев для коровы и свинарник, а кормов столько, что просто чудо! Есть и гуси, утки, куры, словом, все что хочешь; две лошади у них, жеребенок. Словом — грех гневить господа, сынок, и отказываться от своего счастья.

— И ребенок есть у нее?

— Один, маленький мальчонка. Так он скоро будет помощником: вырастет тебе даровой возница, и платить ему не придется.

На давно не бритом лице старика отросла седая щетина; он все ближе придвигался к Андришу, и странно было видеть его розовую физиономию рядом с суровым и хмурым — как у матери — лицом его молчаливого и нескладного сына.