Призраки Иеронима Босха

– А чего вирши мастера Гисберта так себя ведут, будто они самые главные? – пожаловалась Булочница. – Я такая сытная да веселая, мне всегда люди подпевают. А теперь вот даже булки негде пристроить, везде эти черствые лапы меня щиплют и обвиняют, будто я нахалка.

– Вирши мастера Гисберта пока что новички, – сказала Хендрикье. – Но я их приструню, не волнуйтесь, мои любимые грязные песенки! – И обратилась она прямо к благочестивым виршам: – Как вам не стыдно! Ведете себя столь нескромно. Пришли в чужой дом и ноги на стол положили. Где же ваша любовь к ближнему?

– Не видим мы здесь никакого ближнего, – проворчали благочестивые вирши. – Один только сплошной разврат и безобразие – вот и все, что мы тут наблюдаем. Глядеть срамно, а говорить тем более.

– Сами-то вы кто? – возмутилась песенка про пьяницу. Нос у нее был огромный, сизый и свисал, как груша, но в целом была эта песенка хоть куда бабенка, с крепкими округлыми боками. – Нашлись тут праведники, взгляните-ка на них!

– Вы все мне не ближние, – с достоинством отвечали благочестивые вирши. – Не можем мы признать ближними тех, кто ведет себя столь непотребно.

– Вы и сами нам не ближние! – затопал тонкими ногами и затряс задницей стишок про задницу. У него, по правде сказать, ничего, кроме ног и задницы, не было, поэтому разговаривал он тоже задницей. – Как вы сюда пробрались-то? Обманом, не иначе. Вот бессовестные! На чужой каравай ротик разинули, а там не ротик, а целая огромная пасть! Таким, как вы, здесь места нет. Убирайтесь-ка подобру-поздорову, пока все рифмы вам из вашей благочестивой задницы не повыдергивали!

– Мы и рады бы отсюда убраться, да как это сделать? – вздохнули бедные вирши.

Огляделись они вокруг, и рыдать захотелось: какие жуткие вокруг создания толпятся, как гневаются на них, сколько ярости и вони распространяют! И как так вышло, что очутились вирши мастера Гисберта в столь неподобающем месте?

– Вот как поступим, – заговорила Хендрикье.

Все разом замолчали и повернулись к ней: внутри колесной лиры она была настоящей королевой. – Как начнется праздник, будут читать стихи. Когда дойдет черед до вас, выходите из лиры и скоренько влетайте в уста персонажа, для которого вы и были предназначены. Вот тут, – она показала где, – между клавишами есть подходящее для вас отверстие. Через него и выходите, слог за слогом. Глядишь – и следа от вас не останется. И тогда внутри нашей лиры снова будет мир и покой.

Тут Хендрикье перевела взгляд на Булочницу, а с нее – на Балбеса. Балбес сидел на колесе, болтал босыми ногами и покачивал головой. Изо рта у него капала слюна, но когда он поднял взгляд, там была нескрываемая похоть.

Хендрикье погрозила ему пальцем.

– А вы все помалкивайте, пока не настанет ваш час. Вечером засядем в таверне, вот там и повеселимся на славу. Каждый из вас по очереди выйдет наружу, получит свою порцию грубого хохота, винных поцелуев и фальшивого подпевания, а потом мирно вернется в колесную лиру. Будет о чем вспомнить, пока мы идем по дороге дальше, на другую ярмарку, на другой праздник, в другую харчевню. А до тех пор – цыц! Поняли?

– Ой! – сообразили вдруг благочестивые вирши. – А если мы изойдем из этого вертепа богохульников… То есть если мы покинем сию колесную лиру… Где же мы будем обитать-то?

– Ха, дошло наконец! – злорадно прошамкала Задница.

Булочница расхохоталась, Пьяница громко пукнула, а странное существо, похожее на птицу с длинным языком, истыканным черными нотами, принялось трясти языком и издавать скрежещущее цвирканье.

Благочестивые вирши зажали уши.

– Ай, прекратите! Мы ведь всего несколько рифмованных строк! Как же так получилось, что мы, едва выйдя из уст нашего мастера, угодили прямо в ад?

– Какой же это ад? – удивилась Хендрикье.

– Уж мы-то знаем, какой он, ад, – причитали благочестивые вирши, – ведь наш мастер глубоко проник в эту тему и изучил ее со всех сторон, пощупал и сбоку, и снизу, и все изложил стихами. Старшие наши братья давно красуются в книгах, переписанные отменным почерком и снабженные картинками. А нам придется доживать свой век внутри колесной лиры, в обществе пьяниц и богохульников.

От этих слов другие стихи пришли в неописуемый восторг, и такой тут поднялся визг, и крик, и смех, и топот ног (у кого они были)!

– Может быть, мастер Гисберт сжалится и заберет вас обратно, – попыталась утешить вирши Хендрикье. – А там, глядишь, и в книгу попадете. В самом деле, вы не такие, как другие наши товарищи. Их-то будут петь и петь, передавая от одного бражника к другому, и пока жив на земле хоть один бражник, не умрут и эти песни, а когда и последний бражник переселится в ад, будут звучать и в аду. Но вас никто не будет передавать из уст в уста, вам нужно прибежище потверже.

– Что ж, – вздохнули благочестивые вирши, – так и поступим. Спасибо тебе, добрая женщина. Хоть ты и водишься с самыми низшими отбросами общества, сердце у тебя доброе, а голова светлая.

– У меня тоже голова светлая, – вмешалась задница и гнусно захихикала.