Призраки Иеронима Босха

Нужно сказать, что в Хертогенбосе отсутствовала епископская кафедра, да и герцог Нассау, хоть и наезжал сюда временами, но постоянной резиденции здесь не имел, а это все означает, что горожане сами следили за своей нравственностью. И делали они это, надо сказать, неплохо. В ярмарочные дни и во время особых праздников веселились здесь отменно, иногда даже до драк, но серьезных смертоубийств не происходило, да и вообще расходились горожане довольно мирно. Наутро после шумного веселья город вновь был чист и готов трудиться до седьмого пота.

Поэтому и в таверне, где в чести были такие мирные добродетели, как суп на говяжьем бульоне и пирожки с капустой и пряными травами, без всякого ущерба для чести собирались граждане почтенные и полупочтенные; что до совсем не почтенных, вроде лирника Аларта или философа Йоссе, то они сюда допускались как бы на особых условиях и в большие дни сидели в темном углу.

Йерун ван Акен принадлежал, в силу своей молодости, к разряду посетителей полупочтенных, поэтому устроился ближе к выходу и заказал совсем скромно. Со временем, разумеется, и Йерун перейдет в разряд почтенных граждан, но пока что эту позицию занимали лишь его отец и старший брат. Они устроились в глубине таверны рядом с редерейкерами пятой камеры – героями празднества. О странном происшествии со стихами, предназначенными для аллегории Добродетели, старались не говорить, но из мыслей не шла эта история, и в конце концов один из собравшихся – на празднике он представлял Чревоугодие – высказался:

– Как хотите, господа мои, но не верю я, чтобы наш Гисберт ван дер Вин написал подобные строки!

И тут словно плотину прорвало – хлынули самые разнообразные предположения.

– Да как сказать! – выступил Пустословие. – Это с какой стороны посмотреть, господа мои. Вы вот сохранили бы ясность рассудка, если бы дочь ваша в одеянии праматери Евы устремилась в небеса, да еще в обществе какого-то, прости Господи, Арифметика?

– Положение мастера ван дер Вина, разумеется, тяжелое и даже, как бы это выразиться, плачевное, – возразил Лже-медицина, – но не думаете же вы, что это отразилось на его рассудке?

– Ни в чем нельзя быть уверенным, – заявил Поэзия. – Рассудок – вещь весьма хрупкая, практически стеклянная. Тюкнет ворона клювом, пролетая мимо по совершенно другим делам, – и готово дело, разлетелся на осколочки.

Кобус ван Гаальфе тоже был здесь и сидел рядом с почтенными господами. Внимая всем этим разговорам, он постепенно темнел лицом и наконец, допив свое пиво, гневно заговорил:

– Слушаю вас и огорчаюсь, господа мои. Как можно приписывать благородному стеклу столько дурных свойств? Что с того, что оно прозрачно и хрупко? Разве сам мир наш не прозрачен и не хрупок, разве не заключен он в тонкую сферу? Шарообразный сосуд обладает формой совершенной и достойной всяческого уважения. И позвольте напомнить, что отнюдь не стеклянный сосуд бросил невинную деву в объятия бродяги под предлогом занятий Арифметикой, но напротив – увлекшись Сложением, они наполнили сосуд тем, чем наполнили.

– И чем же, позвольте узнать, наполнили они этот ваш сосуд? – тихо спросил Гисберт ван дер Вин.

– Мне уж отсюда не видно, – потупив глаза, отвечал Кобус, – только сосуд здесь ни при чем. Что бы ни происходило с предметами, корень всего – в людях, и обвинять колбу в том, что кто-то набил ее странными предметами, несправедливо по отношению к колбе.

– Рассуждаете как алхимик, – бросил Гисберт ван дер Вин.

– Стеклодув обязан понимать в алхимии, дабы создавать наилучшие приспособления и сосуды для этого занятия, – возразил Кобус ван Гаальфе. – И видит Бог, мои condamphor’ы, carabus’ы, ambix’ы, респирали и широкие стеклянные блюда для сбора крупинок тела, по мнению его преподобия ван дер Лаана из Бреды, наиболее отвечают своему предназначению и служат к выполнению завета «Solve et coagula», то есть «Растворяй и сгущай», а это причина, по которой алхимическая посуда так часто бьется, трескается и пачкается. По этой же причине у меня всегда много сложных заказов.

– В этом есть смысл, – признали редерейкеры.

А Гисберт ван дер Вин сказал:

– Так ведь это ваш Стаас Смулдерс создал тот роковой сосуд, который и послужил завершением всего дела.

– Способен ли дурачок Стаас на такое? – возразил Кобус. – Выдуть огромную сферу да еще отправить ее в небеса – тут нужен недюжинный талант, которым даже я при всех моих достоинствах не обладаю.

– Но как быть со стихами? – заговорил Гисберт ван дер Вин. – По какой-то причине они были дерзостно и мерзостно искажены.

– Изначальный и истинный их вид был совершенно иным, – подтвердил Тенис ван дер Акен. – Я удостоился чести быть одним из первых слушателей, еще до того, как стихи эти были принесены на площадь.

Тут Добрый Самаритянин провозгласил:

– Выпьем!

Все выпили и ненадолго забыли о произошедшем. Арифметика колупал пальцем устрицу, нарисованную на его одежде, и уныло свесил нос. Праматерь Рахиль, которая должна была олицетворять женские хитрости и обман родителей, толкала его локтем: