Продюсер бомжей

Миша приходит в постном сером костюмчике, похож на училку в климаксе. На нем туго затянутый галстук и очки в тоненькой металлической оправе. Молча пилим изощренными приборами еду. Разговор не клеится.

Миша пытается держаться, но я вижу, что его вот-вот прорвет. Как будто я виноват, что у него не получилось с музыкой!

Он пьет скучный морковный сок со сливками, а я подбиваю его на просекко. Он вежливо отказывается: не видит повода для праздника.

– Может, водяры?

– Может, – пожимает плечами Миша.

Заказываю графин «Белуги» и сардельки из щуки в соусе из раков. Несмотря на скованность в средствах, искренне хочу его угостить и порадовать даже на последние деньги, как влюбленный, который испытывает неловкость за собственное счастье.

Пытаюсь раскачать Мишу, спрашиваю, какие рейтинги у его программы, какие темы будут в этом сезоне, с какими гостями он уже договорился. Миша только мрачно выливает в себя водку и отвечает односложными отговорками. Через полчаса он снимает запотевшие очки, расслабляет галстук и откидывается на спинку стула:

– Ладно. Что там у тебя?

– Вот: откорректировал медиаплан. Хотел обсудить.

Придвигаю к нему листок.

– Небольшая заминка с арендой вышла. Да и не хочется всей этой помпезности. Все-таки искусство – не шоу-биз.

На слове «искусство» физиономию Миши корежит, будто у него защемление лицевого нерва.

– Хочу как-то скромнее начать, издалека, – говорю я. – Постепенно… Прикинул тут примерную сетку, но все up to you.

Миша хмуро протирает накрахмаленной салфеткой очки.

– Мне бы раз в неделю появляться в эфире в новом амплуа. Может небольшое интервью или комментарий? Или снимем сюжет, как я симфонию редактирую? Тоже интересно!

Миша нахлобучивает на нос очки и быстро превращается из размякшего ломтя обратно в сухарь. Поджав узкие губы, он быстро пробегает колючими глазками по листку, сгибает его пополам и убирает в портфельчик.

– Можно, – говорит он. – Пакетом штук на сто потянет.

– В смысле?

– Сто тысяч евро, – с невозмутимым видом отвечает икона интеллигенции.

– Это ж «Культура», а не «Первый»! – офигеваю я. – Да и мы же с тобой по дружбе договорились! Так, чисто поболтать о классике… Можно вообще без рекламы. Пару слов скажу, что написал симфонию, не более.

– Или поштучно за эфир: три штуки за минуту, гостем на круглый стол ко мне за тридцать.

– Прикалываешься? И Богомолов тебе тридцать штук каждый раз носит?

– Сравнил… Богомолов – гений. Интересный герой для нашей аудитории.

– Слушай, ну нет у меня сейчас таких денег. Реально!

– Не смешите мои тапочки, как говорят у нас в Одэссе, – отвечает Миша.

Он берется за портфельчик и встает:

– Благодарю за трапезу!

13.

«…

Сафронов обстоятельно закручивает ложечкой растворимый кофе в фирменной кружке. Я пересчитываю деньги.

Двести девяносто два… Двести девяносто три… Двести девяносто четыре…

Он только заехал в кабинет генерального директора «Лучшего радио» и теперь наслаждается премиальными видами «Золотой Мили». Храм Христа Спасителя, Пушкинский, Кремль. Справа – кусочек Старого Арбата, слева – «Красный Октябрь».

Двести девяносто пять… Двести девяносто шесть… Двести девяносто семь…

Каждая вещь в его кабинете с клеймом – позолоченными наушниками и красными буквами «ЛР». Ежедневник, пластмассовые ручки в стакане, коврик для мыши, подставка под горячее, на которой дымится его пойло. Наверное, и труселя у него красные с «ушами» на жопе – эмблемой, приводящей в ужас всю тусовку.

Его гордость.

Его страсть.

Его черная метка.

Дверь заперта на два оборота, чтобы секретарша не застукала. Селектор периодически пищит ее голосом: звонят продюсеры, певички, модные артисты, но Сафронову пофиг.

Двести девяносто восемь… Двести девяносто девять… Триста.

Чтобы заполучить пост генерального директора радиостанции, от появления в эфире которой зависит судьба даже давно состоявшихся звезд, он в течение десяти лет подсиживал коллег, лизал задницу акционерам и водил знакомства только с нужными людьми. Теперь пользуется своим положением на полную катушку.

Триста один… Триста два… Триста три…

Ложечка бряцает в чашке ровными четвертыми, в такт шелесту купюр

Музыка денег.

Его любимая.

Всю остальную он терпеть не может.

Если так пойдет и дальше, придется завести счетную машинку.

За спиной Сафронова сотня фоток в красных рамках – наша общая история. Я даже не понял, в какой момент он ко мне присосался. Так бывает у рыб: крупная особь всю жизнь катает на себе мелкую рыбешку, думает, это ее закадычная подруга, а та на самом деле просто коммуниздит у нее жратву.

Вот, жирный, еще до резекции желудка, Сафронов сгружает мне на руки огромную корзинку от радио «Мегахит» – Афродита возглавляла их хит-парад двадцать пять недель. Не без его помощи.

Жмем друг другу руки на ступеньках «Олимпийского». Я смурной, Вадим, как всегда, довольный. Колхозный «Олимпийский» прикрыт большой афишей с шалашовками в блестках – «Премия Муз ТВ».

Тухнем в жюри «Новой волны».

Горбимся перед микрофонами на какой-то пресс-конференции.

На всех этих фотках у меня мрачная рожа, но не потому, что я – самовлюбленный, зажравшийся сноб, как пишут в инете.