Продолжая движение поездов

– Вот на самом деле – хотите помочь, то помогите ее родителям. Они старые, сами уже pflegebedürftig[1], а тут такая беда. Ей у нас хорошо. Кушает, пьет – все нормально. И она все равно не узнает вас. Aber[2] она не страдает, ей тут не одиноко! Это нам кажется, что в такой ситуации одиноко, – а она себе живет в своем мире. Она не сложная, с ней нам легко.

Сестра махнула рукой, она выглядела очень доброй, но Сузанне не ответила, а обратилась по-немецки к администраторше (которая на медсестру покосилась неодобрительно):

– Но мне хотелось бы увидеться с самой Керстин.

– Тут я ничем не могу вам помочь, – администраторша смотрела с каменным лицом. Сузанне так и стояла перед ней, и она добавила: – Мне вызвать полицию или вы сами уйдете? Видите, люди ждут.

Отошла, поискала взглядом добрую русскоязычную медсестру, но той уже не было.

Несмотря на неудачу, покинув клинику, Сузанне почувствовала облегчение, а когда села в автобус, который увозил подальше от этого обманчиво красивого места, – и вовсе прилив радости. Все больницы одинаково отвратительны, даже самые лучшие.

В метро, спеша по грязному полу на нужный поезд, обходя многочисленных людей, бегущих по своим делам, подумала: «Родители и сестра, ага». Хотя что в этом непонятного? «Родители» не обязательно означает «биологические родители». У приемного ребенка может быть сводная сестра. Эти мысли крутились в голове Сузанне, и, придя домой, едва скинув куртку и помыв руки, она поднялась в кабинет Шурца и стала перебирать бумажные досье. Ей нужно было узнать, кто и откуда эта Зайтинг (почему-то казалось, что немолодая Керстин должна быть в бумажной картотеке и можно обойтись без компьютера).

Сначала торопилась, потом поняла, что быстро все равно не получится, и расслабилась. Мысли легко блуждали то по комнатам дома, то в сумеречном саду, что разрисовывал стены качающимися тенями ветвей. Она знала, как человеческий мозг работает с текстом: можно не сосредотачиваться, если слово-стимул попадется на глаза, сработает внутренняя сигнализация (и срабатывала несколько раз на Кристин, Кристьяне, Сайти). Время от времени брала новую чашку кофе.

Когда стемнело окончательно и ветви сада из черных стали белесыми на темном фоне неба, она перешла к компьютерным документам. Включила музыку.

Пила кофе с молоком, с медом, с корицей, с имбирем. Чай. К пяти утра начала припоминать, что никогда не видела досье Керстин, и догадываться, что его нет у Шурца.

Посмотрела список адресатов, которым направляла мейл. Керстин среди них не было.

Сузанне продолжала пить кофе, сидя на полу в кабинете Шурца, и мысль катилась, словно металлический шарик в деревянной игрушке «Kugelbahn», какие часто выставляют в окнах медицинских кабинетов: сначала по наклонной плоскости в одну сторону, потом, упав на следующую плоскость, в другую сторону, и так до самого низа – вправо-влево, вправо-влево.

Керстин психически больна, со справкой, так сказать. У Керстин есть родители. Ее нет в бумагах Шурца. Ей не слала мейла. Все ее слова – бред, в который сдуру почти поверила.

Но – вот именно: мейла не слала. Каким образом Керстин тогда о нем узнала? А знала она на самом деле немало, и не только о письме. О жизни, о детстве, о настоящем.

Многое можно узнать случайно. Обмолвка. Утечка информации. Воровство данных. Через клиентов? Нет, вряд ли, им откуда знать? Но через интернет. Слала мейл безо всякой защиты, незнакомым людям. А может, Патрик? Решил отомстить таким образом.

За что отомстить? Опять за «разбитую жизнь»? Да и Патрик не знал всего. Слишком много случайностей нужно, чтобы объяснить Керстин. Нереалистично выходит, за уши притянуто. Легче поверить, что она куратор.

Ну да, куратор. Интересно, ей из закрытой психушки удобно курировать? Иная цивилизация могла бы придумать ей более удачное место пребывания. Обеспечить фирменным транспортом и айфоном.

Тем не менее, когда ей понадобилось, она и позвонила, и вышла. Как? Она сама говорила, что мы – во всем обычные люди. Тогда – как? Или ей помогли – ее ангелы?

Ангелы, инопланетяне – богатая фантазия безумцев.

Кто из нас не безумец? Не безумие ли переезжать из отеля в отель, боясь, что твое лицо запомнят соседи? Не безумие ли так сильно хотеть, чтобы твое лицо заметили соседи, чтобы идти на день рождения к чужому и чуждому человеку?

Не безумец тот, кто может разумно организовать свою жизнь. Кто может принимать на себя ответственность – за себя, за работу, за счета, за дом. При этом не важно, в какие фантастические вещи человек верит, иначе в психушку пришлось бы отправить всех, у кого в налоговой декларации в графе «вероисповедание» не прочерк.

Верить – это одно, но не безумие ли знать то, что знает Керстин? Появиться на свет с таким знанием, еще и не полным, а урезанным, половинчатым, неопределенным – это жутко. Откуда Керстин сама знает, что то, что она знает, – не сумасшествие?

Шарик спустился по последней плоскости и застыл.