Продолжая движение поездов

Су поставила пустую чашку на пол, длинно, с удовольствием зевнула и пошла спать. Какая разница, кто эта Керстин. Какое значение это имеет для будущей жизни: даже если что-то было – оно сгорело, исчезло, у нее есть только обычная жизнь, море комплексов, в последний год отыгравшихся на ней за всю ее легкую жизнь, и один друг, или, на языке умных журналов, одна социальная связь: Патрик.

Засыпая:

Но, кроме того, есть сны. В них нет разницы между воспоминаниями и предчувствиями, своими и чужими. Моменты времени теряют смысл, как только их проживаешь. Наполняются молоком, молоко створаживается, и все это кисло, невозможно кисло. Отражение усталости – в каждом живом глазу. Что же делать с этими людьми, с этими печалями, с этой невозможностью помочь и не-жизнью, что делать с играми, в которые никто не хочет играть, и куда спрятать свое тело – вышитое бисером и забытое в лесу. В лесу, с его темными ветками и скрытым от глаз небом. Шорохами. Хрустом. Шагами. Мужчинами с закрытыми лицами, в белых комбинезонах. Женщинами в красных вечерних платьях, бредущими по лесу в поисках души. В поисках ребенка. Конца лесных звуков. Логова печального зверя неизвестного биологического вида, но известного имени – усталость. Как бы ни жил каждый из нас, к определенному возрасту он чувствует усталость. Потому что умнеет и прозревает обман, сродни тому милому обману, которым взрослые пытаются заставить ребенка исполнять их волю. Мотивация. Зайчики на дне тарелки с кашей, наклейка с волком из «Ну погоди!» за правильно решенную задачу по математике. Теперь – сами взрослые. Теперь приходится самим себя обманывать, чтобы как-то лавировать в жизни.

Усталость от двух диссертаций, от сонных глаз потоков студентов, от постыдной беспомощности поэтов и такой же беспомощности докторов наук, от дурного балагана государственности, в котором волей-неволей приходится принимать участие, от мелочности мужчин, ни один из которых не догадался сказать «люблю» – хотя бы сиюминутно, для красного словца, как говорили тщеславные поэты своим замученным музам. От красоты, которая, бесплодно просветив пару десятилетий, наконец погасла. Немолодая женщина протягивает руки и берет ребенка. Слишком старая, чтобы быть матерью. Ну и что. Сколько занятий – помыть, покормить, уложить, показать букву. Изменилась, шепчутся о ней – иногда внимает молящим взглядам на пересдаче.