Продолжая движение поездов

Только все это зря, наука разваливается. Радуется, выдыхая все грязное, о чем не позволяла себе думать годами, делая вид, будто игнорирует, но, увы, была не такой гордой, как ее осанка. Писала что надо во введении – цитаты из Ленина, цитаты из Энгельса. К своим выводам нужно было добавить хоть один их вывод – холодный и омерзительный, как остывшие испражнения. Налаживала отношения, связи. Надо знать, с кем как говорить, кому улыбка, кому конфеты, на кого – взгляд свысока. Перед кем – лебезить, иначе никакой конференции в Германии. Следила за биографией. Вся эта дрянь – туалет науки. Пусть там, у них теперь все решают деньги – это честнее. Ее зачеты уже никому не нужны, и уж тем более она не будет за них брать доллары. Доллары для малышки найдет в другом месте. Один знакомый показал по секрету, как оказывать помощь борцам за построение рыночной экономики. Если все будут платить налоги, рыночной экономики никогда не будет. А людям нужны наличные деньги. Лучше обманывать государство, чем Рильке. Обманывать государство – это то, о чем она всегда мечтала и на что никогда не решалась. Они с малышкой будут есть мороженое в дорогом новом кафе, где знакомый официант – бывший аспирант.

Проехала машина с сиреной, не разбудила полностью, но заставила перевернуться на другой бок. Не открывая глаз, Сузанне подумала, что такого быть не может, чтобы у некоторых были бессмертные души, а у других нет, потому что Бог, если Он есть, всегда за равенство. А если Его нет, то какая разница. Утреннее солнце уперлось ей в веки. Как тянет жизнь, одна на всех жизнь, позволяющая ей видеть чужие сны и путать свои воспоминания с воспоминаниями умерших. Вздохнула и снова заснула – ушла в поиск решения для нерешаемого уравнения.

По электронной почте пришло письмо от Патрика. Из благодарности к ней (он не объяснял, за что именно) он сделал самую простую вещь – разыскал через интернет художников от тридцати до пятидесяти пяти с восточноевропейской биографией. К письму прилагался документ на три страницы, в котором каждая запись была ссылкой. Опять перебирала чужие данные. В плохом настроении. Патрик ее не понял. Совсем ничего не понял. В восемнадцатом кандидате она узнала, возможно, своего художника. Перешла на его страницу, и, так как мейл Патрика обязывал, написала на контактный адрес короткое сообщение, в котором спрашивала, была ли в CV художника ночь у костра с незнакомой женщиной (но без секса). Картины не смотрела.

Позвонили в дверь – не то чтобы очень рано, уже около восьми, но Сузанне еще спала. Сквозь сон подумала, что никто, кроме Патрика, это быть не может, потому что больше ее никто не знает. Есть еще сумасшедшая Керстин, но Керстин в больнице и ее оттуда не выпустят. Накинула халат на пижаму и открыла (хотя Патрик сначала позвонил бы по телефону, но, с другой стороны, может быть, и не позвонил бы, кто его знает).

Не Патрик. Женщина у двери была одета в блеклые юбки – именно юбки, а не одну юбку – это первое, что бросилось в глаза. Только потом посмотрела в смуглое немолодое лицо, на длинную перекинутую через плечо косу, в которой черное мешалось с седым.

– Здрасти, – автоматически улыбнулась Су.

Женщина достала из кармана вязаной кофты сложенный вчетверо потрепанный лист бумаги, развернула его и показала Сузанне. Та не сразу узнала в листе распечатку своего давнишнего мейла, а когда узнала, хмыкнула – с удивлением и сожалением по поводу содеянной глупости. Все-таки пригласила:

– Проходите, пожалуйста.

Только тогда женщина поздоровалась – с сильным акцентом, но кто в этой стране нынче говорит без акцента.