Продолжение легенды

– Кроме удивительной красоты, это тоже дар божий и очень редкий, словно алмаз в 500 каратов! Ты могла бы стать украшением любого светского общества, хоть русской царицей!

– Почему русской?

– Когда я вижу портреты вечно живой английской королевы, мне трудно представить на ее месте молодую красивую женщину, также я не хотел бы видеть тебя во главе нищего государства или одной из жен в гареме какого-нибудь богатого восточного султана. Русский двор, говорят, самый пышный, самый блестящий, самый светский из всех европейских дворов. Жаль только, что русские цари традиционно женятся на немецких принцессах из захудалых княжеств, правда нынешний император – исключение. У него жена – датская принцесса, маленькая, изящная, родная сестра принцессы Уэльской. Сам он исполин, человек огромной физической силы. Анри рассказывал, что Александр III может согнуть серебряный рубль, разорвать пополам колоду карт, согнуть-разогнуть железную кочергу. Пару лет назад императорский поезд сошел с рельсов, так он держал на плечах крышу вагона, пока семья и другие пострадавшие выбирались из-под обломков.

– Анри, по-прежнему, увлекается русской культурой? – лицо Катрин засияло, как всегда, когда речь заходила о ее дяде. – Это увлечение началось давно, еще когда мы жили в Париже, по соседству с господином Тургеневым. Русский язык очень выразительный, у них к одному имени существует столько вариантов, что позволяют описать любые нюансы чувств. Одно имя оскорбляет, другое – утешает, третье – ласкает.

– А вот с моим именем ничего ласкового придумать нельзя.

– Ну, почему, можно назвать Борегарушка, Борчик, Бошенька…

– Издеваешься что ли? – Бо сгреб ее в охапку. Пока еще они легко переходили от серьезных разговоров к детским перебранкам и шуточным потасовкам. – Не отпущу, пока не придумаешь мне какое-нибудь красивое французское имя.

– Да у тебя свое имя самое, что ни на есть, французское, – отбивалась Катрин. – Ну хорошо, будешь Рауль, как благородный виконт де Бражелон.

– То-то же.

– Никогда не могла понять, почему эта Лавальер предпочла ему короля, который никогда не мылся.

Они часто говорили о любви, причем на французском языке, чтобы звучало красивее. Тогда он снова чувствовал себя влюбленным мужчиной, взгляд прекрасных с поволокой карих глаз загорался, напоминая ей другие глаза, по которым она очень скучала.

Отдавая дань возвышенным чувствам, Бо не забывал и о земных. Когда они играли на рояле в четыре руки, он садился настолько близко, что их ноги соприкасались. Если по вечерам они танцевали, он так плотно прижимал ее к себе, что она чувствовала биение его сердца. Теперь он мог сколько угодно целовать изящную ручку, тонкие пальчики с длинными розовыми ноготками, но стоило ему коснуться губами ее руки выше локтя, как она убежала. Каждое новое прикосновение обращало ее в бегство, но он был настойчив…

– Как бы этот заезжий молодец не вскружил голову моему котенку, – волновалась миссис Батлер, – похож на отца, но глаза Мелани – карие прекрасные. Хорош, нечего сказать, а все одно Эшли был лучше… или это только мне так кажется?

Она уже почти совсем успокоилась, Бо проводил больше времени с Батлером или ребятами, как вдруг после вечерней прогулки Катрин вся в слезах ворвалась в библиотеку, где они, как обычно, сидели с Реттом.

– Накаркала, – встревожилась Скарлетт, – что он тебе сделал?

– Боюсь, что как раз ничего не сделал, – усмехнулся Ретт в усы.

– Ну, что случилось, говори, – расспрашивала мать.

– Он… он… ах мама, он сказал… сказал, что с любой горничной веселее, чем со мной, что я – мраморная статуя, такая же прекрасная и такая же холодная.

– Ишь, какой горячий, привык с горничными общаться, там ему и место. Не плачь, было бы об чем, он вообще тебя не достоин, – обиделась Скарлетт за дочь.

Прошло несколько дней, Бо не появлялся, зато сеньора Эмилия с детьми переехала к родителям.

– Эшли уехал в Атланту, – объяснила она, – мистер Телфорд попросил помочь ему, без Луиджи не справляется, а мы уж сюда, чтобы не мешать Бо. Он получил приглашение из Нью-Йорка, скоро уедет, а пока готовится, кажется, пишет сценарий.

За этим занятием его и застал Джо Фонтейн, возвращавшийся из Тары после очередного посещения больного Уилла Бентина. У того было плохо с легкими.

– Что это ты такой опрокинутый и друзей забыл? Уж не нарвался ли на неприступную красавицу? – весело спроси Джо.

– Уже наслышан? Да, друг, угораздило меня вляпаться по уши.

– А я тебя предупреждал, не все будет коту масленица, привык, что девочки сами на шею вешаются.

– Что ж, поучи, неудачника!

– Чему я тебя научу? У меня за всю жизнь только и была одна Элла, а ты уж, наверное, со счету сбился.

– Ну, не всем так везет, как вам с Уэйдом.

– Терпение надо иметь, а ты предпочитаешь легкие связи, кстати, не грех бы осмотреть тебя, ничего там в Европе не подхватывал?

– Да, пошел ты, – оскорбился «парижанин», – с ним как с человеком, а он видите ли при исполнении.

– Что обижаться – то? Дело житейское, – ты же не с девственницами общался.