Продолжение легенды

Все женщины красивы на балу, на приеме, в театре, но чтобы вот так – без украшений, простоволосая, или в венке из полевых цветов, в легком платье, не скрывающем пленительных очертаний ее фигуры, – прекрасна могла быть только Катрин, как сама природа. Никогда еще Анри так не желал ее. Резвая, гибкая, настоящая ундина, ее шалости, движения, смех раздражали и в то же время вызывали приятный трепет во всем теле. Ему хотелось усадить ее рядом с собою, напомнить, что их связывают определенные обязательства, но она, бросив сквозь него рассеянно – равнодушный взгляд, убегала прочь. Он все-таки попытался пробраться к ней ночью и столкнулся с Хельгой.

– Оставьте девочку, – строго потребовала она, – пусть живет радостями своего возраста, не вашего.

Робийяр хотел было возразить, что не ей решать, радости какого возраста желаннее ее подопечной, но посчитал, что мужчине недостойно оправдываться, тем более, что нормандка права – Катрин явно предпочитала общество своего молодого дружка.

– Кажется, малышке наскучили чувственные наслаждения и захотелось чистой дружбы, на которую я уже не способен! – призадумался Анри.

Это действительно было так. Она видела в Ростоцком человека, дружба с которым обещала быть долгой и преданной, граничащей с нежной влюбленностью, которую он скорее всего не проявит, если только не поощрить его. И она старалась не упустить ни мгновения из их общения, ни одного взгляда, ни одного прикосновения, стирающего из ее памяти более искусные ласки. Сама мысль о них в присутствии Мити казалась недопустимой. Катрин хотела Любви, идеальной, всепоглощающей, такой же сильной, как любовь Робийяра к ее матери. Она была уверена, русич способен на такое чувство.

– В этом трио, очевидно, я должен занять место Батлера, проявить его мудрость, отойти в сторону и не мешать ей наслаждаться невинной отроческой влюбленностью, – размышлял художник. – Вряд ли это затянется надолго, и она снова вернется в мои объятия.

Однако частенько Робийяр пускался на хитрости, стараясь отвлечь юношу от Катрин: то игрой в теннис, то в шахматы, то беседой на скучные политические темы. Но эти уловки тоже не удавались, для нее не существовало скучных тем, если говорил Дмитрий. Девушка садилась рядом и, увы, с обожанием внимала звукам его бархатистого баритона. А то и сама задавала тон беседе, касавшейся, в основном, поездки Анри в Англию, расспрашивала о скачках, собаках, театре, приемах.

– Как прошли Дерби в этом году, все так же великолепно? – якобы заинтересованно спрашивала она.

Анри с воодушевлением начинал рассказывать о традиционных июньских скачках лошадей-трехлеток на ипподроме «Эпсон-Даунс», тут же небрежно набрасывая очертания запомнившихся лошадок на лист бумаги – в голове складывалась идея будущей картины. Дмитрий с восхищением слушал его, любуясь, как легко и точно иллюстрирует карандаш слова художника. Катрин не нравилось это восхищение, и она как в детстве, когда старалась оградить мать от общения с отцом, ревниво переключала его внимание на себя.

– Смотрите, мсье Ростоцкий, какой он забавный, – клала она ему на колени трехнедельного щенка Пиля, которого подарил художнику его друг-англичанин, – шерстка у него шелковая, погладьте, не бойтесь. Анри, сколько же собак у вашего друга?

– Так много, что уже не хватает знаменитостей для их кличек. Всех новорожденных собратьев Пиля он назвал именами английских премьер-министров: Мельбурн, Розбери, Солсбери, Рассел, Дерби, Абердин, Пальмерстон, Пиль, Гладстон, Дизраэли.

– Лорды не оскорбились?

– Их же не ставили в известность, к тому же весь выводок сэр Оливер зовет вполне патриотически – «верные псы британской короны». Королева бы оценила его остроумие, она и сама не сильно жалует распутных лордов, швыряющих деньги на ветер.

– Не все же такие, есть и заслуживающие ее внимания?

– Безусловно, четверо из десяти премьеров удостаивались чести принимать государыню у себя в имении: лорды Мельбурн и Солсбери, Пиль и Дизраэли – выходцы из торгово-промышленных кругов. С первым и последним у нее были совершенно особые отношения.

– Любовные?

– Катрин, девушке неприлично обсуждать с мужчинами такие темы, – остановил ее Робийяр.

– С кем же еще, как не с мужчинами, говорить о любви? Представьте себе, королева была моложе меня, когда обсуждала с обольстительным лордом Мельбурном и более интимные вопросы. Вас смущает, что я об этом знаю?

– Знаете, так молчите. Они говорили о политике.

– О, да, поэтому Викторию называли миссис Мельбурн. Это вы в Лондоне, мсье, успели стать ханжой? На пороге ХХ века вы выступаете словно динозавр. Кстати, Дизраэли она любила потому, что он видел в ней прежде всего женщину, а не правительницу.

– Отчасти это так, мистер Бенджамин – самый умный и самый изворотливый из всех министров – обращался с нею как рыцарь с прекрасной дамой, называл феей, был предан ей и пользовался ее дружбой в политических целях. Он легко завоевал благосклонность королевы, послав ей письмо после смерти супруга с изъявлениями восхищения его умом и, что еще важнее для нее, его красотой.