Продолжим наши игры+Кандибобер

Гусятников… С ним мы друзья. Он несколько раз здорово помог мне, когда я нахомутал в чертежах. А по рекомендации Бабича я оказался на фабрике. Но что-то подсказывает мне — мы люди разной веры. Не знаю, их это вина или моя, и вообще, можно ли здесь говорить о чей-то вине… Важно другое: если поверженным буду я, то именно Нагаев, да и директор тоже поднимут меня, оботрут и поставят на ноги. Важно только доказать им, что я того стою. А я того стою. Это точно.

Пришел посетитель.

Тот самый кукольник, которым так восхищается Бабич. Парень как парень. Конечно, в джинсах, достаточно потертых, если не потрепанных. Но джинсы у него настоящие, не портки с пузырями на коленях и вислым задом. И рубашка настоящая, простого, грубоватого полотна, тоже синяя, застиранная — как положено быть у нынешнего молодца. Но он как бы не замечал своего сверхмодного наряда, а даже противоречил ему — был курнос, с прямыми светлыми волосенками, с глазами, переполненными восторгом и смущением. Как же — святая святых! Фабрика детской игрушки! Так и на вывеске значится, будто есть где-то фабрика взрослой игрушки… А там — как знать!

Оказывается, он геолог. Все понятно. Ему наплевать, как к нему отнесется Нагаев, какое настроение будет у директора. Он человек независимый, а потому может позволить себе быть простым и даже простоватым. Его не убудет. У парня увлечение — делать игрушки, поделки, потешки. Такой человек. Самородок. Необыкновенно живой ум и свежее воображение, как выразился Бабич.

Когда хвалят кого-либо, мне всегда это кажется намеком, что меня-то, собственно, хвалить не за что и весь разговор затеян только для того, чтобы показать мне это. Ткнуть носом. Уличить в бездарности. Но я вместе со всеми улыбаюсь, поддакиваю, иногда даже ловлю себя на том, что согласно киваю головой, хотя в этом нет никакой надобности.

— Как же это вы при вашем кочевом житье еще умудряетесь забавляться куклами? — спрашиваю геолога.

— А я ими не забавляюсь, — отвечает, лупая круглыми голубыми глазками. — Я их делаю. Когда хочется. Иногда возникает желание рукам волю дать.

— Опасное желание! — успеваю вставить.

— Смотря что иметь в виду, — геолог улыбается. Он уверен в моей благорасположенности. Напрасно. — Если руки поработать хотят — пусть. Не надо им мешать.

— Га-га-га! — да, это Бабич. Не штукатурка свалилась, не дверь с петель сорвалась, просто Бабичу понравилось, что неплохо иногда рукам волю давать.

— Бывает непогода, — геолог продолжает отвечать на мой вопрос. — Бывает ожидание катеров, пароходов… А непогода там, на Сахалине, на Курилах, — это не то, что здесь, в большом городе. Случается, при ясном солнце и полном безветрии недели ждешь, пока отчалит теплоход. Оказывается, где-то за сотни километров, с той стороны Японии, а то и Филиппин, прет какой-нибудь тайфун с нежным именем…

— Почему с нежным? — спрашиваю.

— Такие имена дают тайфунам, — улыбается геолог. — Я приехал бы сюда на две недели раньше, если бы не прихватила меня Эмма на Шикотане…

И дальше выясняется совершенно невероятная история. Оказывается, геолог не просто мастер-самородок, он еще по совместительству посланник какой-то не то камчатской, не то курильской артели меховых изделий. И деятели из той самой артели подыскивают фабрику игрушек, которой бы они могли сбывать свои отходы. Жалко, дескать, выбрасывать красивый мех. Но обрезки слишком малы, чтобы из них можно было что-то сделать. Разве что игрушку. Вот он и проболтался где-то там, что есть в его родном городе такая фабрика. Те упросили его заскочить к нам, пару вопросов задать. Ну, вопросы — ладно, пусть бы их, вопросы. Голубоглазый кукольник проявил инициативу и там же, на Шикотане, пережидая нашествие нежной Эммы, дал волю рукам — сработал каких-то диковинных зверюшек из местной фауны и теперь расставляет их перед Бабичем в неком камчадальском хороводе.

— Га-га-га! — так Бабич встречает появление каждой новой куколки из переметной брезентовой сумы. — Потрясающе! — орет Бабич, напрочь забыв о бедах нашего буха. — Невероятно! Неужели это все ты сделал? — Явное недержание восторга. — Слушай! Ты шлешь телеграмму и на острова не возвращаешься. У нас есть должность заместителя главного художника… Если точнее — художника-конструктора… В общем, будешь моим замом. А? — спохватываясь, Бабич бросает на меня опасливый взгляд. Ага! Понимает, что предлагать при мне должность зама какому-то заблудшему геологу — хамство. Это моя должность. Я в данный момент являюсь исполняющим обязанности зама. — Ну как? По рукам? — Бабич только на секунду замялся, встретившись со мной взглядом, и тут же отбросил всякие сомнения. А мне стало легче. Ничто не сковывает, нет боязни недоразумений — все предельно ясно. И у тебя развязаны руки, и ты можешь дать им полную волю, как выражается один мой знакомый самородок