Продолжим наши игры+Кандибобер

— Нет, ребята, — отвечает геолог в полной уверенности, что предложение стать замом — наша общая мольба. — Что вы… Засохну. Н-е-е! Я на Курилы. Я все это живое там вижу, — он кивает на зверюшек, заполнивших стол Бабича. — О, Курилы! Ребята, не поверите — сердце ноет. Отпуск большой, несколько месяцев на материке побудешь — ноет. А какие снятся сны! Фиолетовые сопки, розовое море, солнечные зайчики до самой Японии, и все это притом, что там чаще туман, нежели солнце… Нет, ребята, нет. Твердо. Что вы?! Каждый день через проходную, во двор, огороженный забором, вот в эти стены… Не обижайтесь, ребята, отвык я от заборов, от стен, от вахтеров… Не смогу. Вы не представляете, что такое снегопад на Сахалине, на Курилах… Это невероятно! А вечерние сопки, одна переходит в другую, в следующую, и все это тебя притягивает, ты не можешь противиться… А цунами!

— Цунами? — спрашиваю. — А что это такое?

В это время распахивается жиденькая, как телефонная мембрана, дверь, и в комнату входит масса Гусятникова.

— Вы и есть тот самый геолог? — поворачивается Гусятников к парню. — Я так и понял. Очень приятно. Гусятников. А это ваши изделия? Прекрасные изделия. И что мне в них нравится — простота изготовления. Иголка, нитка, тряпье, ну и всякая бижутерия для глазок, носиков, ротиков… Я правильно понимаю?

— Вполне! — расцветает геолог.

— Отличные игрушки! Подаришь одну?

— Выбирайте, — геолог делает царский жест.

— Что ты? — Бабич бьет Гусятникова по руке. — Это же образцы! Мы будем их выпускать!

— Прямо после обеда? — уточняю я.

Все трое посмотрели на меня и промолчали. Очень хорошо. Позиции определились.

— Так что такое цунами? — спрашиваю.

— Цунами? А… Океанская волна.

— Надо же… Девятый вал?

— Нет, у цунами иная природа… На Дальнем Востоке часто случаются подводные землетрясения, сдвиги дна, извержения вулканов… И вот тогда над местом события и образуется большая волна, цунами…

— И что же?

— Ничего. Прет она себе на берег, не встречая никакого сопротивления. Тут в чем опасность — извержение произошло где-то там, в океане, под водой, его не видно и не слышно, предсказать почти невозможно, а волна в полной тишине, при отличной погоде прет как… как не знаю что.

— Вроде прилива? — уточняю.

— Нет, прилив — это так… Детские игрушки. А здесь прямо на глазах вода начинает отступать, обнажается дно океана на сотни метров, а где-то через полчаса — ее величество. Представляете, высота волны тридцать метров, скорость — не всякий самолет угонится, восемьсот километров в час… У вас тут курят?

— Кури, — разрешает Бабич. — Но спастись-то от нее можно?

— Когда как… Бывает, удается, — геолог улыбается, трет ладонью подбородок. — Мне везло. А рядом шла партия… С рацией у них там что-то случилось, не успели предупредить. Обычно предупреждают, все-таки служба налажена, с японцами в этом деле контакт есть, а этих вот не сумели. Послали вертолет, ну а где их ночью найдешь… Спят. Это в фильмах геологи по ночам костры жгут да песни поют.

— И что же, погибли?

— Да, смыло.

— Мать твою за ногу! — восторженно орет Бабич. — Если бы кто-нибудь взял у меня десяток годков, пошел бы я с тобой хоть за тридевять земель. Ей-богу, пошел бы! А то, представляешь, одно разорение: пять пар брюк, все почти новые, а хоть выбрасывай — на заднице светятся. Протерты.

— А чего, пошли! Штаны брезентовые выдадут.

— Га-га-га!

— Вот творца нашего возьми с собой, — Гусятников тычет в меня подбородком. — Испытывает позывы к созиданию, но опыта, впечатлений — как у комнатного пса.

— Впечатления обещаю, — чему-то радуется геолог, — рабочее место — тоже. Мне дают должность начальника партии, поехали! Найдем на Камчатке место, где твоя нога ступит первой. Там таких мест хоть отбавляй. Одни медвежьи лапы на снегу, на песке…

— Хоть медведя живого увидишь! — не унимается Гусятников.

— А что, я не против, — говорю, — только вот решим судьбу моего набора… Тогда можно. Тогда хоть отсюда на вокзал.

— В аэропорт, — поправляет геолог.

— Тогда хоть сию минуту отсюда в аэропорт, — соглашаюсь и смотрю на Бабича. — Не зря народ сказал: сделал дело — гуляй смело. Я не прочь погулять. Но и о деле нужно подумать, а? — говорить все легче, я уже переступил грань неловкости, сломал в себе преграду из смущения, порядочности, стыда, достоинства и прочей фигни.

Сбоку чувствую неловкие, громоздкие телодвижения Гусятникова, в них ощущается недовольство, враждебность. Это хорошо. Так мне проще. Бабич тоже ерзает. Ерзай-ерзай, еще одни штанишки засветятся. Тогда тебе точно ничего не останется, как на Камчатку мотать… посылая прощальные световые сигналы интересными местами.