Прогресс

– Вот так, – разбрызгал чернила Венечка, шлепнул перо на стол, не замечая, что вокруг него уже другая обстановка, – Все по блату, даже на войну и то, просто так не подашься. Этому барину сидеть бы дома и порядок наводить в сельском хозяйстве, а его, как последнего засранца, с высочайшего позволения определили почти солдатом. Кем его еще отправлять и куда, он ничего не закончил, нигде не учился. Мишка-крепостной его обучал, и бабы на сеновале оборону держали, пока немой барчук им команду дать не мог. У командного состава самое главное – голос, который годами вырабатывается. Наш старшина, помнится, как рявкнет «Еж, твою мать, нехай», сразу все понимали, что до края довели армию и спасать ее надо, бежать, не важно куда, не обязательно зачем, но бежать надо, потому, что если не побежишь, тебе точно кранты от старшины. Спросите у каждого, кто в части главный? Никто вам про полковника не вспомнит. Начнут выбирать только салаги. Каждый офицер скажет, что главный – старшина. На нем вся дисциплина и боевой порядок. Конечно, все победные лавры высоким чинам достаются, а остальное старшинам отвешивается, по килограмму трындюлей ежедневно вместе с личным составом. Слышали когда-нибудь «Эту битву выиграл отдельный стрелковый батальон № 17?». Нет. За этим номером вы в аптеке даже минеральной воды не купите. Во всех учебниках написано – победа в этой битве произошла благодаря талантливому руководству генерала Ш..макова. Потом учебники перепишут, и вы прочтете, что эта битва была проиграна из-за бездарности того же генерала, но положение было спасено за счет талантливых диспозиций генерала М ..акова и уникальных оборонительных сооружений полковника А..кова. Так будет, пока алфавит не кончится, но нигде не будет сказано, что победа завоевана батальоном № 17 в количестве ста двадцати четырех человек, из которых состояли две роты, четыре взвода, восемь отделений, и каждый, в отдельности взятый боец, составлял эту отдельную боевую ЕДИНИЦУ под кодовым номером 17 во главе со старшинами каждой роты.

Венечка размазал по столу чернила, откинулся на спинку стула и тут же понял, что сидит на табуретке, а перед ним стоит бугай в коротенькой вельветке и вращает скрюченным пальцем около своего виска.

– Сам дурак, – отреагировал Венечка, вставая с места, и получил от бугая удар в переносицу.

– Еще хочешь? – прогудел под потолком голос бугая.

– Нет, – сразу прикис Венечка, – Зачем сразу так ни за что?

– Ты здесь не на вокзале, дома канючить станешь, если доберешься. Переписывай, что велено, развели тут демократию, а в подвалах сырость развилась, вытирать нечем, – бугай взял швабру с явным намерением намотать на нее Венечку и вышел из помещения.

– Извините за невоспитанность наших уборщиков, – наклонилась негритянка и протерла потерпевшее лицо Венечки влажной салфеткой. Помещение опять преобразилось.

– А где чернильный стол? – удивился Венечка

– Какой-такой чернильный? – удивилась негритянка, по кошачьи продвигаясь по интерьеру кабинета и задирая юбочку выше положенного, – Нынче у нас на завтрак много интересного. Не желаете отведать, а то от ваших пельменей все наперекосяк подходит?

– Никто не обязывает вас принимать наши пельмени, но если они подошли, то надо их лепить, – утвердил Венечка.

– Снег пошел, – задумчиво посмотрела в окно Негритянка, – скоро будем лепить снеговика.

– Я к вам не просился, – зарычал Венечка, выпуская из-под ногтей страшной величины когти и собираясь в прыжок, чтобы покончить со всем одним разом.

Он остановился в полете, потому что бросаться было не на кого, а за окном действительно падал снег. Негритянка растворилась в интерьере, на плите убежал кофе, а холодильник нагло трещал своими пельменями. Мы еще отведаем ваш завтрак и оставим чаевых, – думал Венечка, погружаясь в джакузи. Каждый пузырек, пробегавший по телу, вызывал в нем ненависть, и каждая струйка воды поднимала протест. Подумаешь, отмочили. Теперь каждый первый бомж в законе купается в подобном. Могли бы шампанским удивить, – подумал он и вылетел из ванной, захлебнувшись парами шипящего напитка, смахивая игристую пену прямо на радужное соцветие персидских ковров.

Настольная лампа загоралась при первом его приближении, и даже стул услужливо подвигался под его задницу своей бархатной подушкой. Никто не теребил и не торопил, никто не проклинал и не благословлял. Тоска.

– За что на меня все это? Хочу в Петушки, к бабе, то есть не к бабе в переносном смысле, а к бабушке родной в домике с палисадником, чтоб снова козел Мишка жевал мои окурки на потеху всем присутствующим и было бы с кем выпить обычного шмурдяка от тети Глаши.

– Не скули, – послышался мягкий голос того, в галстуке, – Нагрешил – искупай, не умеешь пить – пиши, не умеешь жить – учись.

Голос становился все громче с элементами реверберации. Зазвенели хрустальные побрякушки на люстрах, и в такт каждому слову затанцевали фужерчики в сервантах, а огонь в камине подобострастно залебезил, пытаясь лизнуть босую Венечкину ступню.

– Будешь ты в Петушках, как и все, не отчаивайся. Пока, делай, что велено, -