Проигравшая сторона (СИ)

В первые несколько секунд его снова охватило острое чувство тревоги и дискомфорта. На тёмном и тусклом небе, как и вчера, не было ни звёзд, ни луны. Воздух был сырым и каким-то застоявшимся — как будто он вошёл в погреб, который долгое время никто не открывал. Впрочем, оглядевшись вокруг, Роше заметил, что тумана здесь значительно меньше, чем в остальном лесу. Руины возвышались над ним, но это не угнетало — наоборот, казалось, что они действительно способны обеспечить ему защиту от происходящего в лесу, чем бы оно ни было. Стоя под высокими обвалившимися сводами, среди обломков колонн и разбитых лестниц, Роше впервые за несколько суток вдруг неожиданно почувствовал себя в безопасности. Впрочем, времени насладиться этим ощущением у него не было и он поспешил сосредоточиться на том, для чего он сюда пришёл — поиске сухих веток.

Вскоре он уже вернулся в зал с охапкой хвороста, и яркие отблески пламени замелькали по тёмным стенам. Йорвету явно становилось всё хуже. Резкие, контрастные тени, ложившиеся на лицо, ещё больше заострили его черты, дыхание было хриплым и тяжёлым, его трясло в ознобе.

Роше поспешно вытряхнул содержимое сумки прямо на поросшие мхом плиты пола и принялся перебирать бутылочки и склянки. В первую очередь в дело пошли остатки содержимого чудодейственного пузырька — обработать раны, пока Йорвет находится в полубессознательном состоянии, будет сложно, к тому же, у Роше не было уверенности в том, что он не сгорит от лихорадки до того, как остальные средства наконец подействуют.

К тому моменту, как Йорвет пришёл в себя, всё уже было готово. В пустом пузырьке Роше развёл водой немного краснолюдского спирта, чтобы промыть раны, подготовил нарезанную на полосы чистую ткань — перевязочный материал был тем единственным, чего у травницы было в достатке, но Роше на всякий случай решил прихватить и его. Йорвет некоторое время наблюдал за приготовлениями, затем встал, пошатываясь от слабости и принялся расстёгивать пряжку плаща. Его движения были неуверенными, видно было, что процесс даётся ему с трудом. В голове у Роше мелькнула мысль, что, наверное, стоило ему помочь, но он так и не решился сделать этого, продолжая уже в третий раз перечитывать записку, которую знахарь приложил к медикаментам (не то что бы это было действительно необходимо).

Наконец, Йорвет снял плащ, справился с застёжками куртки и снова устроился у колонны рядом с костром. Роше присел рядом, склонившись над ним и принялся аккуратно расшнуровывать ворот рубашки — ткань, пропитавшаяся кровью, успела присохнуть, и едва ли он смог бы избавиться от неё самостоятельно, не навредив себе. Смачивая кожу водой из фляги, он отделил особенно крупные волокна и наконец смог рассмотреть рану. Глубокая, но неширокая, с ровными краями она, похоже, была нанесена ударом достаточно длинного, узкого и острого лезвия. Значит, всё-таки мародёры. Роше примерно прикинул картину произошедшего: судя по всему, удар был нанесён сбоку, из «слепой» зоны. Судя по характерным порезам, пересекающим ладонь левой руки, Йорвет схватился ею за лезвие клинка и просто выдернул его из раны. Зная его характер, легко было представить, что дальше противник, скорее всего, получил этим же клинком по зубам. Роше смочил кусок ткани смесью воды и спирта и принялся обрабатывать рану. Йорвет терпеливо переносил эту малоприятную процедуру, лишь изредка вздрагивая и морщась от боли.

— Так всё же, что за проклятие лежит над этим лесом?

Задавая этот вопрос, Роше преследовал сразу две цели: во-первых, получить больше информации о том, с чем пришлось столкнуться, а во-вторых, идея потратить почти все имеющиеся у него медикаменты, спасая от гибели того, кому он не так давно был готов самолично свернуть шею, по-прежнему казалась ему издевательской, а тягостное молчание начинало здорово действовать ему на нервы.

— Когда-то давно, сотни лет назад, в этих краях было людское святилище. Храм, — начал Йорвет. — В нём поклонялись древним и суровым богам. Жрецы, жившие при этом храме, регулярно проводили в лесу свои ритуалы, часть из которых подразумевала жертвоприношения — разумеется, человеческие, — последнее слово он выделил голосом, подчёркивая таким образом то ли невероятную жестокость древних верований, то ли тот факт, что только люди — bloede dh’oine — могли додуматься до подобной мерзости.