Происшествие в городе Т

Грязь на лице нищего медленно сложилась в улыбку. Он шумно потянул носом, быстро подошел к прилавку, взял дрожащей рукой стакан и выпил одним духом. После чего тут же, с пустым стаканом в руке, свалился замертво.

– Помер! – ахнул целовальник, явно представивший себе каторгу и прочие жизненные неудобства.

– Нет, – спокойно ответил Кочкин, даже не глядя на упавшего, – жив! Пьяный корень, конечно же, силен, но не смертелен.

Нищий, лежа на спине и прижав пустой стакан к растерзанной груди, вдруг открыл глаза и заговорил голосом попа-расстриги:

– Много я пивал и всякого, но такого чуда-расчудесного не приходилось. Буду молиться за вас всю жизнь, ежели позволите еще один стаканчик за ваше здоровье с превеликой благодарностию испить.

Услышав это, кабатчик сначала замер, вращая глазами, потом стал трясти перед собою сжатыми в кулаки руками, после суетливо забегал по зале, не зная, что делать и за что браться. Он хватал какие-то тряпки, пытался ими тереть столы, бросал, бежал за прилавок, гремел там посудой. Чиновник особых поручений весело наблюдал за кабатчиком. Ему было известно это состояние, целовальника лихорадило, он предчувствовал выгоду.

Кочкин, понаблюдав за ажиотацией Луки Лукича, нагнулся к нищему, буквально выдрал у него из рук стакан и громко сказал Сопикову:

– Давай еще воды!

Спешно, как того требовала ситуация, был изготовлен еще один стакан пития. Кабатчик как мог заслонял от нищего всю творимую Кочкиным алхимию, хотя в этом и не было никакой необходимости, нищий даже не смотрел в их сторону. Убогого сообща подняли, усадили на лавку, прислонив к стене, и дали выпить. Уже лежа под лавкой, нищий пробормотал похожие на гимн слова благодарности и захрапел, извлекая из своей простуженной глотки резкие варварские звуки.

– Проспится, снова просить станет, последние штаны отдаст, но без пития не уйдет, – заметил Кочкин.

Целовальник на какое-то время потерял способность к человеческой речи, что явно указывало на крайнюю степень удивления и восторга. Он только хлопал глазами и все порывался ухватить Кочкина за рукав, но тот ловко уклонялся от этих проявлений дружеского расположения. Наконец дар речи вернулся к кабатчику, и он трудным голосом спросил:

– А на сколько хватит этого корешка?

– Хороший вопрос, чувствуется деловой подход, – похвалил целовальника Кочкин, явно уходя от ответа. Однако кабатчик не унимался, и голос его при этом делался таким просительным, что хотелось отдать человеку последнее.

– Так на сколько бочек?

– На сорок, – подумав, ответил Кочкин.

– На сорок бочек! – зажмурился целовальник.

– Но если с умом, – чиновник особых поручений замолчал и чуть подался вперед, как бы сообщая этим, что сейчас он раскроет тайну, – а ты, я вижу, парень не дурак, ты на все восемьдесят его растянуть сможешь.

Кабатчик пошатнулся. Возможная выгода большим мешком с деньгами навалилась на него сзади, стало трудно дышать. А как еще подумал, что вот возьмет гость да и уйдет, и корешок с собой заберет, в глазах помутилось. Понял он, что нужно во чтобы то ни стало уговорить гостя продать корешок. Ведь что за жизнь без чудесного корешка? Ведь теперь это не жизнь, а так – пребывание.

Все вокруг померкло, темнота опустилась на мир, и только кривой отросточек на грязном платке сиял неземным, ослепительным светом. Виделось Луке Лукичу в этом свете много, очень много серебряных кружочков, ведра, мешки, тазы – и все с белыми монетами. Серебро – как раз то что нужно: и деньги, и разум не замутится. «Надо уговорить, надо уговорить!» – твердил он про себя. А где уговаривать, как не за обильным и жирным застольем.

Двери на запор. Нищий, черт с ним, пусть спит, а мы за стол. Гость на предложение хозяина согласился сразу же, без ломоты, точно ожидал такого поворота.

Глава 16 Барский повар

– Эй, Матрены! – крикнул Сопиков, и тотчас же в зале появились две похожие на черниц тетки. – Гость у меня дорогой, угостить надо!

Только он это сказал, тетки, точно двое из ларца, забегали, зашныряли, да так согласно и так скоро, что десяти минут не прошло, как стол был накрыт, а тетки исчезли так же, как и появились, внезапно.

– Это кто ж такие? – удивленно глядя на все это действо, спросил Кочкин.

– Да так, две женщины, – потупя взор, ответил целовальник.

Меркурий Фролыч не стал допытываться, пусть его…

Угощение было и обильным, и жирным. Потчевал Лука Лукич своего нечаянного гостя настоящим, что удивительно, рейнвейнским. Говорили все больше о пустяках. Кочкин спрашивал, а Лука Лукич ему охотно отвечал, щедро подливая гостю рейнвейнского в надежде, что смягчится у того сердце и отдаст он корешок за недорого. Однако, подмечал целовальник, обладатель дивного корешка ест мало, да и пьет так, что все в рюмке остается. «Видно, опасается! Кабы чего не подмешали!» – думал Лука Лукич.

– Почему деревня называется Костры? – начал издали заводить Кочкин.

– Так это после одного случая. Раньше на этом месте, – кабатчик ткнул пальцем в стол, – вот на этом самом, город был…

– А куда же он делся, город этот?

– Сгорел!

– Что, прямо вот так взял и весь сгорел?