Происшествие в городе Т

«Сладкая женщина» – так в Татаяре прозвали вдову сахарозаводчика Лесавкина, бывшую инженю московских императорских театров, лет семь тому назад приехавшую с бродячей труппой в Татаяр играть во французских пьесках добрых и доверчивых девушек, да так в Татаяре и оставшуюся. Театральные подмостки, на которых, скажем правду, инженю не блистала, тем не менее помогли этой дешевой актрисе (определение родственников сахарозаводчика) окрутить старика Лесавкина. Однажды Лесавкин посетил представление, сказывали, Мольера. Купец мало понимал в актерской игре, баловство одно, но в полной мере оценил, как и подобает купцу, внешние дары инженю: ширину бедер, величину груди. Был этими дарами очарован и ошеломлен. Сделал несколько дорогих подарков, от которых актриса, забыв приличия, визжала с такой силой, что посадила голос и была лишена возможности выходить на сцену. Но это ей было уже не нужно. В один из вечеров Лесавкин, по-старчески дребезжа, предложил ей обвенчаться.

Так она и стала миллионершей Лесавкиной – «Сладкой женщиной». Чего, если говорить честно, никто не ожидал.

Недолго сахарозаводчик предавался счастью в обжигающих объятиях молодой жены. Спустя пять месяцев после свадьбы, в один из дней середины августа, грибной год был, сразу же после обеда старику вдруг сделалось дурно, пошла горлом кровь, и он вскорости умер. После сахарозаводчика осталось завещание, составленное по всем правилам, комар носу не подточит, где черным по белому было записано, что все свое состояние, все до последней полушки, он оставляет жене.

Оставшиеся при своем родственники миллионера, которых всегда много у богатых покойников, затеяли было процесс, мол, отравила актриска гадостная нашего дорогого дядю и дедушку, грибами отравила. Чувствуя поживу, налетело стряпчих. Были даже двое из столицы. Уверяли, обнадеживали родственников, дельце это им устроить, что из реки напиться. Были этим стряпчим большие деньги плачены, однако процесс не пошел. Проведенное вскрытие показало, что не ел старик Лесавкин в тот день грибов, да и вообще грибы не жаловал, а умер от старости, ведь такое, согласитесь, случается даже с очень богатыми людьми.

К Лесавкиной фон Шпинне решил идти один. Кочкина отправил в сыскную, а сам не спеша пошел вверх по Кутумовской, туда, где в маленьком проулке над клубящимися липовыми кронами возвышалась острая крыша лесавкинского дома, выстроенного, как утверждали знатоки, крепко, но бестолково.

Фома Фомич подошел к дому, оценивающе осмотрел, подивился чудовищному смешению стилей, которые были представлены весьма широко: от раннего традиционализма до псевдоклассицизма. Сколько же может быть комнат в этой архитектурной опаре? Входная дверь была огромной, как ворота в пакгаузе, и снабжена модной по тем временам штучкой – кнопкой электрического звонка.

Увидев латунную, отливающую мутноватым медовым блеском кнопку, фон Шпинне нажал на нее. В глубине дома маленький молоточек застучал по чугунной тарелочке.

Тяжко, со стоном, точно тысячу лет ее никто не открывал, отворилась входная дверь. Подчеркнуто вежливый, хрящеватый старик-дворецкий протяжным, будто завывание ветра в печной трубе, голосом осведомился у посетителя, что ему угодно. Фома Фомич сказал, что ему угодно видеть госпожу Лесавкину.

– Как о вас доложить?

– Полковник фон Шпинне, начальник губернской сыскной полиции, – четко, словно диктовал очень важное письмо, ответил Фома Фомич.

Лесавкина приняла гостя в кабинете. Надо сразу сказать, от тех бесшабашных театральных времен в ней ничего или почти ничего не осталось, вдова сильно изменилась.

Когда фон Шпинне, провожаемый дворецким, вошел в кабинет, вдова сидела за огромным дубовым столом, который был давным-давно куплен еще ее свекром у румынского краснодеревщика, и рылась в бумагах. Рылась в прямом смысле этого слова, запуская голые по локоть руки под кипу наваленных перед ней документов. Она подняла на вошедшего скуластое, ничем не примечательное лицо тридцатипятилетней женщины и как бы в оправдание сказала:

– После смерти мужа все дела на мне, уж извините, не могу подать вам руки.

– Дело у меня к вам пустяшное, госпожа Лесавкина, – без спроса садясь на свободный, стоящий у стола стул, начал фон Шпинне, – поэтому много времени я у вас не украду. Вы ответите мне на один вопрос, и я тотчас же уйду.

– Задавайте. – Она вынула руки из-под бумаг и машинально поправила прическу. Руки вдовы сахарозаводчика удивили начальника сыскной. Они были грубые, почти мужские, с широкими ладонями и короткими толстыми пальцами. Это удивление не скрылось от глаз вдовы.

– Что? – перехватив взгляд начальника сыскной, спросила она и придирчиво осмотрела свои ладони, вертя ими перед глазами. – Что вы, что вы так уставились на мои…

– Вижу, не носите колец, – поняв свою оплошность, решил как-то вывернуться фон Шпинне, быстро сообразив, что руки для вдовы Лесавкиной – больная тема.

– Не ношу, а это разве преступление?

– Нет, это не преступление, однако странно, богатая женщина и без украшений…