Прокаженные. История лепрозория

– Рюмочку-другую! – насмешливо воскликнул Белоусов. – Сегодня рюмочка, завтра рюмочка, а подсчитайте, сколько этих рюмочек получается в годовом итоге. Подсчитайте! – прокричал он и ткнул пальцем в сторону, где сидел ошеломленный Клочков.

Тот вытирал платком лицо. Потом тяжело и неловко поднялся, уперся глазами в спину Белоусова и обмахнулся платком.

– Хе-хе… – вдруг растерянно усмехнулся он, но тотчас же лицо его надулось, он покраснел еще больше. – Позвольте-с, – вполголоса пробормотал он. – Позвольте-с, милостивый государь. А кто вы такой, разрешите вас спросить? Государственный контролер? Следователь? – В этом месте голос его прыгнул на самую высокую ноту. – А кто, позвольте вас спросить, семнадцатого февраля текущего года отправил в город окорок? Это что такое? Извините, это уже не одна-две рюмки спирта, а целый окорок!

– Какой такой окорок? – повернулся к нему Белоусов, явно смутившись.

– Бараний-с… От молодого барашка-с, – подмигнул Клочков.

– Н-не знаю, – пожал плечами Белоусов.

– А я знаю. Да, знаю, – отчеканил Клочков. – Семнадцатого февраля вами было упаковано в мешок два задних окорока от казенного барана и переправлено в город. Один был взят вами, другой – завхозом Пыхачевым. И без ведома начальства. Докажите: проведены эти два окорока где-нибудь в книгах? А я утверждаю, что ни в каких ваших книгах эти два окорока не проведены. Да-с, не проведены, – снова ехидно подмигнул он. – Вы послали свой окорок гражданке Крысиной, а гражданин Пыхачев велел передать какой-то Матрене Кузьминичне, проживающей по улице Коммуны, дом номер двадцать три. По книгам не проведены-с, – резко заключил он и опустился.

Установилась неловкая пауза. Среди собравшихся послышался смех. Пыхачев сидел, опустив слегка голову, и не смотрел ни на кого. Белоусов, хлопая веками, растерянно пожимал плечами.

– Это клевета, – буркнул он.

– Не клевета, а преступление, – именно то самое преступление с вашей стороны, о котором изволил сказать товарищ Орешников. И мы это дело расследуем.

Маринов сидел молча, и нельзя было понять, то ли он сдерживал смех, то ли сердился. Семен Андреевич с недоумением смотрел на спорщиков. Женщины оживленно шептались между собой. Лещенко, нахмурившись, поглядывал то на Клочкова, то на Белоусова, то на Пыхачева.

Чем кончился бы спор – неизвестно, если бы не спохватился в эту минуту Семен Андреевич.

– Вот видите, товарищи, – сказал он огорченно, – что значит общественность! От нее ничего не скроется, а если до сего времени у вас под спудом находились кое-какие проделки, то только потому, что общественность была у вас в загоне. Вот тут-то как раз и нужна стенная газета да самокритика. Однако дело не в этом, – подумав, сказал он сухо и официально. – Я не о том. Мы отвлеклись от сути…

– Так вы, значит, не об этом? – огорчился Клочков.

– Нет, окороков и спирта я в виду не имел, – признался Семен Андреевич и улыбнулся. – Преступление, о котором я веду речь, совсем иного сорта…

Неожиданно Лещенко попросил слово для вопроса. Поднялся, отыскал глазами Веру Максимовну, опустил глаза. Сказал мягко, торопясь:

– Вера Максимовна, вы ничего не имеете заявить общему собранию? – и уставился прямым, внимательным взглядом, в котором Вера Максимовна прочла тревогу.

– Ничего, – отозвалась она, удивленная. Лещенко чуть-чуть наклонил в ее сторону голову, – дескать, «я очень рад» – и сел.

– Итак, – продолжал Семен Андреевич, – дело вовсе не в этих мелочах. Вовсе не в том… Есть дела поважнее.

Все с напряженным вниманием уставились на оратора.

Орешников медленно засунул платок в карман, поднял обеими руками портфель, снова осторожно положил его и устремил пронизывающий взгляд на Лещенко.

– В течение нескольких лет, – продолжал он, понижая голос, – на больном дворе происходит неслыханное нарушение советских законов. Да, нарушение, которое невозможно терпеть дольше ни одной минуты. На больном дворе безнаказанно… то есть не так, – улыбнулся он, – не безнаказанно… а незаконно живут трое маленьких здоровых детей… Как хотите, но тут, товарищи, пахнет преступлением. Факт.

Он умолк.

Все облегченно вздохнули и сразу повеселели.

– В этом и заключается все наше так называемое преступление? – спросил Лещенко.

– Но какое ж это преступление? – отозвалась Серафима Терентьевна.

– Что? Вы не понимаете? – обернулся к ней Семен Андреевич. – Вы считаете, что сознательно заражать проказой здоровых детей, которые не могут за себя постоять, – это шуточки, это не преступление?

– Можно подумать, что мы и в самом деле что-то натворили, – заметил Плюхин.

– И ничего особенного тут нет, – подала голос Серафима Терентьевна.

– Дети при родителях… И ничего удивительного, – поддержала ее Катерина Александровна, – какое ж тут нарушение?

– Не нарушение? – воскликнул Семен Андреевич, удивляясь. – Вот так не нарушение! А кто из вас не знает закон ВЦИК об обязательной изоляции здоровых детей от прокаженных? Этот закон еще не отменен, дорогие товарищи, он еще действует, а вы…