Проклятие Раду Красивого

— Матиуш не хочет сам воевать со мной. Он ожидает, что воевать со мной будет твой брат. Матиуш дал твоему брату приказание готовиться к войне и верит, что приказ будет выполнен. Ты можешь представить, чтобы твой брат воевал со мной? Со мной, повелителем двух частей света! Матиуш глуп и полагает, что твой брат — тоже глупец, чтобы воевать с такой великой державой! — так он говорил и смеялся, а мне почему-то вспоминалась история о Давиде и Голиафе — вспоминалось, что в их единоборстве победил Давид — однако я благоразумно молчал.

Мехмед же продолжал:

— Если бы Матиуш хоть раз побывал в моих землях, как твой брат, то увидел бы, как велики мои владения, и что моё могущество с годами только растёт. Матиуш понял бы, что воевать со мной бесполезно. Увы, твой брат не может объяснить это Матиушу, и потому обещал ему выступить в поход. В поход, который не состоится! Однако благодаря твоему брату я знаю, что в ближайшие годы мне можно не ждать армию глупцов, которая придёт ко мне из-за Дуная. Я могу, не отвлекаясь ни на что, покорить остатки греческих земель.

Говоря о греческих землях, султан делался мечтательным, и если бы я не знал, что речь о войне, то подумал бы, что Мехмед нашёл для себя нового "мальчика". А может, султан, хоть и не нашёл, но хотел найти? Я замечал, что его страсть ко мне вновь угасает, и даже новая поездка в Истамбул не могла этого изменить.

* * *

В Истамбуле меня застала новость о "семье" Влада — невольница, когда-то подаренная султаном, родила моему брату третьего сына, но этот ребёнок вскоре умер. Скорбная весть!

Влад узнал об этом позднее, когда султан и я уже вернулись в старую столицу. Именно туда мой брат приехал, чтобы привезти дань. По обыкновения он сразу заглянул в своё турецкое жилище... и нашёл там горе.

В те дни мне было даже легче от того обстоятельства, что султан запретил ходить к брату. Не знаю, как бы я ступил через порог его дома. Я искренне горевал, но не знал, что говорить и что делать, когда приходишь соболезновать, а запрет Мехмеда избавлял от необходимости делать что-либо.

Когда мы с Владом встретились во дворце, я, конечно, сказал:

— Слышал о твоей утрате и скорблю.

— На всё воля Бога, — ответил брат.

Больше он ничего не произнёс. Дальше мы просто обнялись, но мне показалось, что за его печалью кроется некое другое чувство — словно всё не так уж и плохо.

Сам не знаю, почему мне так показалось. Возможно, потому, что Влад, обнял меня некрепко, как если бы не искал у меня поддержки, не нуждался в ней.

Я поначалу объяснил всё тем, что мы обнялись на людях: "Мой брат не хотел выглядеть слабым при них". "А может, и при мне не хотел? — подумалось мне чуть позднее. — Ведь обычно младшие ищут поддержки у старших, а не наоборот".

Позже я узнал, что мой брат, беседуя с султаном о смерти своего третьего сына, смог сделать невозможное — уговорил Мехмеда отдать второго. Второй сын уехал с Владом в Румынию. Значит, в то время, когда мы с братом встретились во дворце, и я выражал сожаление, Влад уже что-то задумал, но мне не сказал. После нашей давней ссоры он перестал быть откровенным!

Я чувствовал, что преграда между нами, которая поначалу казалась решёткой, теперь превращается в глухую стену. Мой брат, разговаривая со мной только по-турецки, перестал доверять мне. Он сделался со мной не более открытым, чем с Мехмедом, но когда Влад забрал в Румынию своего сына — того самого, в котором я видел отражение себя — мне стало казаться, что даже стена не способна разъединить меня и брата.

"Младший брат всё же вернулся домой", — мысленно повторял я и очень хотел сказать это Владу, признаться ему, что его поступок значит для меня много. К сожалению, я не мог так сделать — брат уже уехал. О том, что он забрал сына с собой, мне сказали уже тогда, когда на дороге след давно простыл.

Вкладывал ли брат в этот свой поступок то значение, которое вкладывал я? Мне было всё равно! "Младший брат вернулся домой, — думалось мне, и от этого хотелось плакать счастливыми слезами. — Младший брат вернулся домой. Вернулся. И он станет жить рядом с Владом. Жить счастливо".

В то время мне казалось, что я никогда не уеду из Турции, поэтому моя душа стремилась вслед за этим маленьким мальчиком, сыном Влада. Она хотела жить в новом теле, а нынешнее — бросить за ненадобностью.

* * *

Когда весной мой брат приехал снова, и я беседовал с ним во дворце, в своих покоях, то с нескрываемым волнением расспрашивал, как же мальчику живётся на новом месте. Не скучает ли по Турции? Легко ли учит румынскую речь?

За окнами моих комнат яркое весеннее солнце заливало двор, с трёх сторон огороженный глухими стенами. Оба дерева во дворе цвели белыми цветами и казались такими красивыми, ведь Влад как-то обмолвился, что в Румынии в это время тоже всё цветёт.

— Он называет тебя "отец" по-турецки или по-румынски? — спросил я, и Влад ответил, что по-румынски, но сильно удивился моему волнению.

Мне пришлось признаться, хоть и не во всём: