Проклятие Раду Красивого

Это стало понятно вскоре после того, как мой брат принёс клятву верности новому венгерскому королю Матьяшу. Пусть Влад сам поведал обо всём султану и уверял, что таким образом смог раздобыть много полезных сведений о военных планах венгров, уверения не помогли. Подозрение, что мой брат себе на уме, стало одолевать Мехмеда ещё сильнее, чем прежде.

Владу ничего не было известно об этой опасности, но я... Помню, как в один из дней, когда султанский двор опять остановился в палатках близ Истамбула, Мехмед вдруг выразил недовольство моим поведением.

Гуляя вместе со мной близ моря в оливковой роще, султан сказал:

— Вчера вы с братом вместе шатались по городу и по дороге целый час говорили на таком языке, который не ведом слугам, приставленным к тебе.

Я тут же поспешил оправдаться:

— Это речь моей родины, повелитель. А мы с братом не говорили ничего, что могло бы прогневать тебя. Я в шутку посетовал брату на то, что в Истамбуле не осталось красивых женщин, потому что все лучшие гречанки теперь в турецких гаремах. Я сказал так ради тебя, повелитель, чтобы сохранить нашу с тобой тайну! А мой брат в ответ рассказал мне о женщине, которую привёз себе в столицу из Молдавии. Он живёт с этой женщиной уже два года. Она очень красива...

— Довольно, — оборвал Мехмед. — Я не желаю так много слышать от тебя о твоём брате. Для того с тобой и ходят слуги, чтобы сообщать мне всё важное о нём и о тебе. Поэтому я приказываю — впредь говори с братом так, чтобы слуги понимали.

— Повелитель, — робко возразил я, — неужели ты мне больше не веришь? Ведь ещё недавно, когда мы жили в старой столице, ты отпускал меня к моему брату в гости и даже позволил, чтобы слуги не заходили в дом, а оставались у ворот...

— Этого больше не будет, — снова оборвал меня Мехмед. — Отныне ты не станешь больше ходить в тот дом. Я слишком долго прощал тебе то, что вы с братом, сидя под навесом, о чём-то шептались, и я до сих пор не знаю, о чём.

Я всегда догадывался, что слуги в доме Влада следят не только за моим братом, но и за мной. Выходит, мои собственные слуги, оставаясь у ворот, просто отдыхали от всегдашней обязанности, благо имелась надёжная смена!

Узнать, что догадки верны, казалось неприятно, но ещё неприятнее казался Мехмед, который вёл себя так, будто следить за мной — его право. "Кто я всё-таки — пленник или возлюбленный? — подумалось мне. — Если пленник, тогда следи за мной хоть день и ночь, но избавь от обязанности ублажать тебя. А если видишь во мне возлюбленного, тогда дай мне свободу. Неужели, ты хочешь сделать возлюбленного своим рабом? Это очень странное стремление".

Я уже хотел возмутиться, но понял, что только зря потрачу слова: "Султан всё равно станет делать то, что хочет, а из-за твоего мнения не передумает".

И всё же полностью подавить возмущение у меня не вышло. Моя речь теперь звучала не робко, а смело:

— Повелитель, но если ты хотел знать, то почему раньше не спросил!? Тогда мы с братом шептались тоже о женщинах. Ты велел мне скрывать от брата мою любовь к тебе, поэтому я говорил о женщинах. Я делал так, чтобы мой брат не догадался, что я люблю тебя и только тебя.

— Хорошо, если так, — криво улыбнулся Мехмед, — но теперь я не желаю иметь даже повода для сомнений в твоей верности. Сомнения отравляют сладость любви.

— Повинуюсь, повелитель.

Я опустил глаза, выражая покорность, но не хотел становиться возлюбленным рабом! Не хотел! Это невозможно было скрыть, и султан видел, что его "мальчик" сейчас, как горячий конь, который смирился под воздействием твёрдой руки всадника, но в любое мгновение может снова взбрыкнуть.

Да, Мехмед всё видел и, наверное, поэтому успокаивающе потрепал меня по плечу, а затем начал спускаться к морю по крутой тропинке обрыва, сделав знак сопровождавшей нас охране остаться наверху.

Я последовал за султаном, а он, не дойдя до воды, остановился на тропинке возле деревца, которое наполовину скрывало нас от взглядов, обращённых сверху. Конечно, место оказалось выбрано не случайно, но что деревце могло скрыть? Даже долгое объятие оказалось бы распознано — ведь крона не загораживала наших с Мехмедом ног на тропинке, а только плечи и головы.

Я остановился возле султана, а он произнёс, глядя на море:

— Я понимаю тебя, мой мальчик. Ты — мой пленник, но и я тоже пленник — пленник своего двора и своих слуг. Мне приходится отказывать себе в некоторых вещах ради того, чтобы выглядеть достойно. Да, я ограничиваю себя. И ты должен поступать так же, чтобы быть достойным моей любви. Например, тебе следует отказаться от пустой болтовни с братом. Разве это большая жертва?

— Нет, повелитель, совсем не большая.

Я не мог ответить ничего другого, но в то же время подумал: "Если мне нельзя больше ходить к брату в гости и говорить с ним свободно, тогда насколько часто мы станем видеться? Вряд ли часто. Могу ли я что-то придумать, чтобы изменить это?"

Мехмед, будто угадав мои мысли, обернулся и спросил, проницательно сощурившись:

— А если бы тебе предстояло выбрать между мной и братом, кого бы ты выбрал?

— Тебя, повелитель.