Проклятие Раду Красивого

Однако мой брат не был простаком. Пусть он не знал тайну, связывавшую меня и Мехмеда, но подозревал, что я что-то не договариваю. Из-за этого Влад продолжал думать, что я всё-таки не рад, и что мной владеет злость.

"Как мне разубедить его? Никак", — подумал я, а Влад меж тем попытался разрушить преграды, росшие между нами, откровенностью, которая показалась мне излишней.

— Жаль, что я не могу забрать тебя с собой в Румынию, — сказал он, — но с этим ничего не поделаешь. Судя по всему, султан видит в тебе возможного претендента на мой престол. Поэтому и не позволяет уехать. Я понимаю. Я сам на месте султана поступил бы так же. Не отпускал бы тебя из Турции.

Эти слова отозвались в моём сердце болью. Мне поначалу даже не верилось, что я услышал такое:

— Ты поступил бы так же, как султан?

— Да, — отвечал брат. — Иногда государю приходится быть жестоким. Поэтому султан бывает жестоким, но я его понимаю.

— Что?

— Пойми и ты.

Я почувствовал, как в глазах защипало от слёз. Взгляд мой вдруг затуманился. Затуманились и мысли. Я, не вполне сознавая, что делаю, вскочил и крикнул:

— Не хочу понимать!

Это была правда. И в тот миг мне было всё равно, донесут ли о моих словах Мехмеду:

— Не хочу понимать! Не хочу! — кричал я. — Как ты можешь так говорить, брат!? Почему ты оправдываешь его!?

Это был первый раз за много лет, когда мы с Владом по-настоящему поссорились. Я сказал брату, что больше не хочу его видеть никогда, если он действительно думает то, что сказал. Влад вздохнул и вышел. Перед отъездом в Румынию он всё же пришёл попрощаться, но извинения за свои слова не просил, поэтому я продолжал таить обиду...

Мехмед, конечно, узнал об этом происшествии.

— Значит, ты кричал своему брату, что больше никогда не хочешь его видеть? — спросил он, когда я явился на зов в его зимние покои.

Мехмед, пока ещё одетый, сидел на ложе среди подушек, попивая пряное подогретое вино, и с нарочитой небрежностью рассуждал:

— То, что ты не хочешь видеть брата, это я понимаю. Но я не вполне понял, что ты кричал обо мне. Ты не одобряешь меня за то, что я не отпускаю тебя с братом за Дунай? Но если ты не хочешь видеть брата, почему хочешь с ним уехать?

— Речь шла не об этом, повелитель, — отвечал я, потому что после отъезда Влада уже успел обдумать, как мне выкрутиться. — Я кричал, что не понимаю, почему ты рубишь головы. Я, в самом деле, этого не понимаю. И хорошо, что я не вижу всей той крови, которая льётся по твоему повелению. Если бы я видел, мне было бы гораздо труднее тебя любить. А теперь мой брат сказал, что я должен тебя понять.

— Он прав, мой мальчик, — неожиданно улыбнулся султан.

Я недоумённо посмотрел на Мехмеда, но меня удивило не сказанное им, а сам звук его голоса. Мехмед снова преисполнился доверия к моему брату. Несомненно! И теперь главное было — не разрушить этого доверия неосторожным словом, и всё же я продолжил заранее заготовленную речь, потому что ничего другого всё равно на ум не приходило:

— Прости меня, повелитель, но я не понимаю ни тебя, ни брата. А брата — прежде всего. Ты, по крайней мере, стараешься скрыть, что при твоём дворе происходит множество казней. А мой брат ничего не скрывает. Слухи о его жестоких расправах доходят даже сюда, к твоему двору. Кое-что мой брат рассказывал мне сам и объяснял, почему это было нужно, но я слышал много такого, чего мой брат не рассказывает. Наверное, стыдится.

— Ему нечего стыдиться, — снова улыбнулся султан.

— Но как же...

— Не делай вид, что сам не умеешь быть жестоким, — продолжал Мехмед. — Вспомни, как ты обошёлся с Юнусом. Можно сказать, ты сам приговорил его к казни, а я лишь исполнил твой приговор, — султан подразумевал злополучную историю с Иоанном Сфрандзисом.

— Я... я... — я не знал, что сказать. Запутался.

"Неужели я сам постепенно превращаюсь в такое же чудовище, которым является Мехмед? — подумалось мне. — Но мой брат... Он не чудовище — я знаю. Он не чудовище, хоть и не праведник. Наверное, с ним тоже что-то сделалось, как и со мной. Мехмед превратил мою жизнь в пытку. И для Влада жизнь не была легка — смерть нашего отца и брата не прошла для него бесследно. Те, кто пережил жестокость, сами становятся жестоки. И я, и Влад это пережили. Поэтому мы бываем жестоки. Но если б мы оставались неразлучными, то, возможно, помогли бы друг другу и удержали бы друг друга от поступков, которые не так легко оправдать".

* * *

Тучи над моим братом временно рассеялись. Султан, как в прежние времена, называл Влада своим верным слугой и говорил, что венгерский король Матьяш, которому мой брат принёс вассальную клятву — просто дурак. И всё же эти разговоры казались мне не теми, что раньше. Раньше Мехмед говорил со мной о политике лишь тогда, когда мы отдыхали после утех. Во время утех и до них он говорил только о страсти и, лишь утолив страсть, мог говорить о других вещах, а теперь взял привычку беседовать со мной о политике до, а не после.

Султан нахваливал себя и своё могущество, будто это придавало ему сил на ложе: