Проклятие Раду Красивого

Первый способ представлялся унизительным, ведь все мои слуги понимали бы, для чего это, и посмеивались бы в рукав. К тому же для процедуры следовало звать лекаря, и его действия, вставляющего клизму мне в зад, слишком напоминали бы нечто другое — то, что делал со мной Мехмед во время встреч.

Я не хотел, чтобы про меня говорили: "Как видно, ему мало, раз он ещё и до клизмы охоч". Вот почему, чтобы избежать такого унижения, мне приходилось поститься. То есть если я знал, что завтра днём Мехмед позовёт меня в свои покои, то мне следовало полностью отказаться от вечернего приёма пищи, а также — от последующего утреннего, пусть мой желудок и протестовал против этого.

Иногда так приходилось делать четыре дня в неделю. К счастью, лишь иногда. А если Мехмед приглашал меня к себе два дня подряд, то было ещё тяжелее. К тому же во время встреч я тоже не мог наедаться — лишь показывал, что ем, а на самом деле ел мало. Иногда заливал голод вином — особенно если приходилось проводить с Мехмедом весь вечер и ночь.

Неудивительно, что я оставался худым. И неудивительно, что моё недовольство Мехмедом со временем росло и росло — он спокойно наедался в моём присутствии, даже не задумываясь, насколько неприятно мне смотреть на это!

* * *

Я вынужденно наблюдал за трапезой Мехмеда и в один из судьбоносных для меня зимних дней в султанских покоях. По христианскому календарю тогда был февраль, а по мусульманскому — месяц джумад-уль-авваль.

Помнится, время близилось к вечеру. За окнами мне виднелась лишь серость, потому что небеса заволоклись тяжёлыми облаками. В комнате стало темновато.

— Надо сказать, чтоб зажгли светильники, — проговорил султан, обгладывая ножку жареной перепёлки.

— Если звать слуг, тогда мне придётся одеться, — лениво возразил я и, чтобы не смотреть, как Мехмед ест, лёг на спину, уставившись в потолок.

Я старался казаться беззаботным, но зимнее время, вечно пасмурное и туманное, нагоняло на меня тоску. Кажется, такое же действие турецкая зима оказывала на моего брата, когда мы жили при турецком дворе вместе.

Вспомнив о Владе, я вдруг подумал: "А если бы он увидел меня сейчас?" Мне захотелось чем-то прикрыться. Я сел на ложе, потянулся за рубашкой, но остановился, потому что Мехмед вдруг произнёс:

— А знаешь, твой брат совсем обезумел. То, что он творит, просто не поддаётся разумению.

— Что случилось, повелитель? — спросил я.

Мехмед явно хотел рассказать мне новости, а я не знал, радоваться или нет. Я всегда ждал вестей о Владе и в то же время боялся их получить, уже привыкнув к тому, что всякий раз, когда Мехмед вспоминает о моём брате, это оборачивается бедой.

Вот и сейчас я настороженно уставился на султана, а тот произнёс:

— Он сжёг мои крепости вдоль Дуная, а людей, находившихся в крепостях, убил. Мне передают, что теперь вдоль Дуная просто страшно ездить. Представь себе — чёрное пепелище крепости посреди белой равнины, а вокруг сотни трупов, иногда тысячи. И так же он поступил не только с крепостями, но и со многими деревнями, где жили мои подданные. Твой брат обезумел.

— И нет совсем никакой причины, почему он вдруг поступил так? — спросил я. Мне почему-то казалось, что Мехмед хочет напугать меня — вернее сделать так, чтобы я испугался своего брата.

Как видно, султан действительно преследовал некую цель, которую не достиг. Если бы достиг, то стал бы доволен, а так он казался раздосадованным. Мой вопрос ему почему-то не нравился, но султан всё-таки ответил:

— Всё началось с того, что я отправил к твоему брату своих людей.

— Снова? — удивился я. — Ты отправил к нему людей после того, как он прибил чалмы к головам предыдущих твоих посланцев?

— Да, — всё также нехотя отвечал Мехмед. — Я отправил к нему людей, чтобы обсудить кое-что, уточнить границы по реке, а он убил и новых посланцев тоже. А затем пошёл к крепости Джурджу, откуда посланцы приехали, и захватил эту крепость, и ещё много других крепостей.

— Но, повелитель, — продолжал удивляться я, — зачем ты отправил к нему посланцев, если летом всё равно пойдёшь на него в поход?

— Я же говорю — решить приграничный спор, — недовольно повторил Мехмед.

Я всё равно ничего не понимал и пожал плечами:

— Повелитель, кто посоветовал тебе решать приграничный спор сейчас? Вели, чтобы этому советнику отрубили голову, потому что он глуп. Из-за него ты потерял людей, которых мог бы сохранить для будущего похода.

— Значит, это я сам сглупил, — вдруг признался султан и усмехнулся, видя моё замешательство — я ведь только что, сам того не желая, назвал Мехмеда глупцом.

— Повелитель, я... прости меня...

— Ничего, мой мальчик, — султан повеселел. — Теперь я вижу, что моя затея не могла иметь успеха. Если ты удивился, зачем мне требовалось решать приграничный спор, значит, твой брат тоже удивился. Теперь я понимаю, как мыслил твой брат. Он решил, что приграничный спор это лишь предлог, и за ним скрывается ловушка.

По правде говоря, я совсем не подозревал, что за предложением решить приграничный спор что-то кроется. Я просто посчитал эту затею глупостью, но если Мехмед сказал о ловушке, то...