Проклятие Раду Красивого

Мне стоило большого труда, чтобы не скривиться при виде этого. "Ах, Мехмед, неужели так сложно прополоскать рот после еды? — подумал я. — Вот сейчас ты поцелуешь меня, и у меня во рту наверняка окажется кусочек пищи, который застрял у тебя между зубами. А я вовсе не хочу есть то, что ты недавно пережёвывал. Эх, Мехмед, ты так образован, умён, а некоторые привычки у тебя, совсем как у простого пастуха!"

* * *

Официальную должность, обещанную султаном, я получил в конце весны, причём моё назначение обставили очень пышно и торжественно — подготовили особую церемонию, в которой участвовало множество людей.

Мне пришлось надеть длиннополый кафтан песочного цвета, а на голову водрузить остроконечный коричневый колпак, который я всегда считал дурацким, но, увы, такие колпаки полагалось носить всем христианам при турецком дворе. После этого я сел на коня и в сопровождении слуг выехал из дворца через дальние ворота, чтобы вскоре снова въехать во дворец через главный вход.

Так я оказался перед главным павильоном, где стояли, построившись, несколько тысяч янычар — все, что находились сейчас в столице. Глядя на их красное одеяние и белые головные уборы особой формы, я вдруг почему-то вспомнил тот день, когда увидел этих воинов впервые.

Мне тогда было совсем мало лет — шесть с половиной — то есть столько же, сколько исполнилось маленькому Алексию, когда он оказался в Турции. Вот и я оказался в турецких землях именно в этом возрасте. Меня привёз туда отец, как и моего брата Влада, в то время пятнадцатилетнего. Мы с Владом оказались растеряны и напуганы, поэтому отец стремился нас развлечь, убедить, что мусульманская страна не страшна, а весьма интересна. Вот почему он вскоре по приезде добился для нас разрешения посмотреть казармы янычар.

Я помнил тот день, но не помнил отцовского лица — только руку, которую держал очень крепко, чтобы не отстать и не потеряться. Она казалась мне большой, а ладонь — немного шершавой на ощупь, совсем не похожей на руку моей няньки, оставшейся в Румынии.

Помню, я всё время поглядывал вверх, потому что следил, на кого сейчас смотрит отец — на меня или на моего брата, шедшего с другого боку. Если я замечал, что отец смотрит на Влада и что-то ему говорит, то начинал дёргать родительскую руку и громко кричать:

— Смотри, у того янычара красивый меч! Смотри, какая шапка! Красивая? Красивая?

Я понимал, что отцу скоро уезжать, поэтому всё время боролся с Владом за родительское внимание. Я хотел, чтобы мне досталось побольше, и говорил первое, что придёт на ум, лишь бы меня слушали.

Во время посещения казарм я не мог придумать ничего другого, кроме как тыкать пальцем в очередного янычара, обращая внимание на его странный головной убор или на оружие. В действительности все янычарские сабли и шапки казались мне одинаковыми, как у воинов игрушечной армии, но я боялся, что если признаюсь в этом, мне станет нечего больше сказать — не то, что Владу, который задавал отцу множество вопросов, смысла которых я не понимал, как и отцовских ответов.

Не понимал я и того, как счастлив был тогда, ведь рядом со мной находились родные мне люди. Я понял это только теперь — в день, когда проводилась церемония, и мне довелось снова увидеть перед собой янычар, но они уже не казались мне воинами игрушечной армии. Я вспомнил, что давно вырос из шестилетнего возраста. Вспомнил, что мой отец давно умер, а брат находится далеко.

Я так увлёкся этими мыслями, что почти забыл об окружающих людях и наверняка проехал бы в сторону главного павильона дальше положенного, если бы один из слуг не вёл моего коня под уздцы.

Мне напомнили, что теперь я должен спешиться и идти навстречу двум сановникам — Махмуду-паше и Исхаку-паше, по виду немного напоминавшим Мехмеда своими рыжеватыми бородами. После султана они являлись самыми главными людьми в турецком государстве, бейлербеями, поэтому мои слуги, объявляя им моё имя, а также имя и титул моего отца, делали это с особым почтением.

Я тоже проявил почтение, поклонившись бейлербеям в пояс и сказав положенное по случаю длинное и витиеватое приветствие, а затем вместе с ними отправился к султану, восседавшему на троне перед входом в главный павильон и окружённому придворными.

Меня представили Мехмеду так, будто я не прожил десять лет при его дворе, а всё это время находился где-то в другом месте. Именно поэтому Махмуд-паша и Исхак-паша держали меня под локти, как если бы плохо знали, и как если бы существовала опасность, что я могу выхватить из складок своего одеяния спрятанный там нож и попытаться убить султана. Так однажды случилось с прапрадедом Мехмеда — того зарезал один отчаянный серб прямо на глазах у придворных — и с тех пор турецкие правители завели обычай допускать к себе незнакомых христиан, только если этих христиан крепко держат надёжные султанские слуги.