Проклятие Раду Красивого

— Ради любви? Ради? — ещё больше насторожился Мехмед. — Значит, для тебя дарить ласку это жертва? Жертва, а не удовольствие? Значит, твоя любовь ко мне совсем не та, которой бы мне хотелось.

Я промолчал и подумал: "Если сейчас султан велит отрубить мне голову, это будет лучше всего", — однако Мехмед не стал отдавать такого приказа и призадумался.

— А ведь верно, — наконец, произнёс он. — Ты не можешь подарить мне то, о чём не имеешь понятия. Ты не знаешь, что такое страсть, потому что много лет оставался запертым во дворце и мало что видел в жизни. А моя страсть — не слишком подходящий тебе пример, потому что я в порыве страсти делаю не совсем то, чего жду от тебя.

Я по-прежнему ничего не понимал и даже обрадовался, когда султан сказал, что мне можно идти в мои комнаты. Весь остаток дня я провёл в размышлениях о том, что оказаться забытым подобно надоевшей наложнице не так уж плохо. "Пусть я состарюсь во дворце, не нужный никому, но зато моя жизнь будет течь спокойно, — думалось мне. — Пройдёт время, и я найду в себе силы признаться на исповеди в том, что согрешил, и искренне раскаюсь, и моя душа очистится".

Однако Мехмед вовсе не собирался меня забывать. На следующий день он позвал меня снова и, одарив кратким поцелуем, велел, чтобы я спрятался за кусты, росшие в углу сада. Там мне следовало сидеть очень тихо и наблюдать за тем, что произойдёт в саду дальше.

— Смотри и учись, но учись не у меня, — сказал султан.

Я повиновался, а через некоторое время в сад вошла женщина, закутанная в тёмное покрывало. Возможно, это была та же невольница из гарема, что вчера, а возможно — другая.

— Господин, — радостно воскликнула она, — ты позвал меня снова! Значит, ты любишь меня! Я так счастлива сознавать это.

— Иди сюда, моя птичка, — султан протянул руку, а женщина, и впрямь чем-то похожая на порхающую пташку, легко подбежала к нему, остановилась в пяти шагах, скинула с себя покрывало.

Я заметил, что она не просто скинула свой покров, а как-то по-особенному, будто говоря Мехмеду: "Сейчас для твоих глаз будет услада".

"Наверное, я должен это перенять", — подумалось мне, ведь я раздевался при Мехмеде очень просто — так, как делал в присутствии слуг. А оказалось, что можно снимать с себя одежду, всяким движением будто обещая султану удовольствие и радость. "Наверное, такое поведение и называется страстью", — сказал я себе.

Меж тем выяснилось, что женщина одета в шаровары и длинную рубашку, перехваченную тканевым поясом, но ткань одежды оказалась настолько тонкой и лёгкой, что выглядела наполовину прозрачной. Было хорошо видно, что женщина очень худая, и её худоба казалась странным обстоятельством. Оно сильно противоречило тому, что я, как мне казалось, знал о вкусах турок.

Я помнил, как полгода назад, ещё до первой встречи с Мехмедом, по дороге из храма вдруг увидел, что на соседней площади продают рабынь, и упросил сопровождавших меня слуг пойти вместе со мной на ту площадь и задержаться там хоть на несколько минут, чтобы посмотреть.

Из того, как торговец расхваливал товар, я узнал много. Он показывал полуобнажённых невольниц и тут же пояснял, которая и них должна считаться красивой, а которая — нет, и почему. Даже мне, которому тогда едва исполнилось тринадцать, казалось всё понятно. Торговец говорил, что женщина должна быть подобна мягкой перине, и ни в коем случае — не мешку с костями. Он говорил, что худой женщине труднее зачать, труднее родить и труднее кормить рождённое дитя. Торговец говорил, что худая женщина некрасива, сколько бы поэты ни воспевали тонкие кипарисы, и я верил, да и покупатели вокруг казались согласны. За упитанную невольницу давали больше денег, чем за невольницу исхудавшую.

И вот теперь я видел в гареме у султана женщину, которая считалась некрасивой. Но разве у султана кончились деньги? Он купил её не потому, что худые дешевле. Тогда зачем?

Не отрывая взгляда от султана, женщина разделась полностью, и я увидел, что грудь у неё почти не отличалась от мужской, а бёдра были узки и худы настолько, что под кожей чуть выпирали кости. Да и рёбра я тоже хорошо видел. "Даже у меня они не так сильно торчат", — подумал я, ведь полнотой не отличался.

Руки у женщины казались тонкими и гибкими, чем-то напоминая змей — особенно тогда, когда обвили шею Мехмеда. Затем невольница крепко поцеловала султана, после чего начала поспешно снимать с него одежду, как только что сняла свою.

Это не была простая поспешность. Так выражалось нетерпение. Женщина показывала, что хочет скорей очутиться в объятиях Мехмеда — поэтому он выглядел довольным и постоянно стремился притянуть её к себе. Султан сам сделался нетерпелив, но невольница будто играла с ним — лишь улыбалась, уворачивалась от его рук и всё быстрее раздевала.

"Наверное, это мне тоже следует перенять", — решил я. Прежде мне и в голову не приходило, что можно самому раздевать султана.