Проклятие Раду Красивого

Конечно, это были глупости. Зачем нужно непременно с кем-то совокупляться? Пастухи могли избавлять себя от тягостного ощущения точно так же, как я сам себя избавил минувшей ночью. Или могли проявить чуть больше воли и терпеть... а по возвращении радостно брюхатить своих жён.

"Конечно, — говорил я себе, — между мной и Гючлю ничего не может произойти", — но вся эта история так веселила меня!

* * *

Весёлый и беззаботный, я оделся, вылез из шатра и спросил у слуги — утро сейчас или день. Можно было бы и самому определить это по положению солнца, но не хотелось утруждать себя.

Слуга сказал, что сейчас день, а к нынешнему вечеру ожидается прибытие султана, поэтому я начал думать, во что мне лучше облачиться, когда Мехмед появится... и тут мне вспомнился кинжал, полученный от Гючлю.

Ещё вчера вечером я собирался носить эту вещь и думал, что если надену кафтан попроще и свой новоприобретённый кинжал вместо серебряной побрякушки, от которой так счастливо избавился, то стану больше похож на воина и менее смешон. Вчера мне казалось это правильным, но теперь... теперь я представил, что будет, если Мехмед случайно увидит у меня эту вещь и спросит, откуда она.

Я ужасно испугался, но не за себя. И мысленно проклял свою беспечность: "Как я мог забыть!? Ведь Мехмед уже однажды преподал мне горький урок. Нельзя показывать, что мне кто-то дорог. Нельзя!" Также я надеялся, что у Гючлю хватит ума не носить мой подарок, а припрятать подальше и при первой возможности продать.

Этот серебряный кинжал, который я отдал своему новому другу, являлся подарком Мехмеда — одной из многих вещей, про которые я даже не помнил, когда они у меня появились. Всё, чем я владел, подарил мне султан. Значит, и этот кинжал — тоже от Мехмеда. Я уже не помнил, был ли это подарок, привезённый султаном нарочно для меня из давнего похода, или просто плата за счастливое время.

Раньше, если Мехмед, проведя со мной ночь, бывал особенно доволен, то на следующее утро отправлял ко мне слугу с подарком, говорившего:

— Раду-бей забыл это в покоях моего повелителя.

Я ничего никогда у Мехмеда не забывал, но если слышал такие слова, то понимал — за этот подарок не нужно благодарить, потому что я уже "отблагодарил" султана.

Однако мне никак не удавалось вспомнить, откуда у меня появился серебряный кинжал. "Возможно, ты зря испугался, — успокаивал я себя. — Вдруг Мехмед даже не помнит, что подарил тебе такую вещь". А вдруг он всё же помнил и случайно увидел бы свой подарок на поясе у Гючлю!?

Я хотел сквозь землю провалиться, обзывал себя себялюбивым глупцом и всякими бранными словами. А ведь ещё недавно всерьёз подумывал изощрённо отомстить Мехмеду, изменив ему с мужчиной.

"Ну, вот ты своего и добился! — мысленно кричал я на самого себя. — Если султан узнает, что вы побратались, то он легко додумает остальное. Всё, чего не случилось — всё додумает! И Гючлю уже не вернётся домой, и не узнает, родился ли у него сын после двух дочерей. Радуйся, глупец. Твоя месть Мехмеду осуществится!"

"Что мне делать? Что мне делать?" — хотелось схватиться за голову, но тогда моя тревога и тоска стали бы слишком уж явными.

Слуга предложил мне поесть плова, "пока можно", и эти слова тоже напоминали о Мехмеде. По крайней мере, за десять часов до встречи с султаном мне не следовало наедаться! Проспав завтрак, принять пищу я мог только сейчас. Впрочем, аппетита не было. Я съел пару горстей плова, сказал, что сыт и что отправлюсь прогуляться к реке.

Плавать меня не тянуло. Выбрав место подальше от людей, я присел на бревно, наверное, вынесенное на берег ещё во время весеннего половодья, и глубоко задумался.

Я чувствовал, как над моей головой и над головой Гючлю сгущаются тучи, поэтому, взглядывая вверх, каждый раз не мог понять, почему небо оставалось по-прежнему безоблачным, а воды реки, в которых оно отражалось, всё так же спокойно текли мимо меня вместо того, чтобы заволноваться и вспениться.

Я сидел на бревне до самых сумерек. "Слуги знают, где меня найти, поэтому не обязательно ждать Мехмеда в лагере", — думалось мне, однако слуга всё не появлялся.

Вот уже слева от меня раскалённое солнце погрузилось в багровые воды, а вестей о прибытии султана никто так и не принёс. Я уже не думал, в чём предстану перед Мехмедом. Я размышлял о том, как глуп и жесток был, когда полагал, что могу пожертвовать чужой жизнью ради сведения счётов с султаном. Жертвовать жизнями людей, которых не знаешь, кажется легко, а если знаешь, и успел привязаться...

Вдруг в сумерках я увидел, что ко мне кто-то приближается. Это не мог оказаться мой слуга, потому что он не носил саблю, а этот человек носил.

— Господин, ты чего такой грустный? — весело спросил Гючлю. Это был он.

Я оглядел его. Мой подарок висел у него на поясе и, судя по всему, молодой турок не считал это оружие смешным. Напротив, он гордился, что носит такую дорогую вещь.

— Прости меня, — сказал я.

— За что, господин? — он наклонился ко мне и заглянул в глаза.

— Я сделал то, что может навлечь на тебя беду, — сказал я.

— Беду? — насторожился Гючлю. — Что за беду?

— Не спрашивай.