Проклятие Раду Красивого

— Как же не спрашивать?

— Вот так. Просто поверь.

Гючлю подумал немного, неуверенно улыбнулся и присел рядом со мной:

— Господин, ты, наверное, шутишь? Хочешь посмеяться над моим простодушием, как вчера?

— Нет, я не шучу, — сказал я. — Прошу тебя, не спрашивай ни о чём. Просто сделай то, что я прошу.

— Господин, мы теперь как братья, поэтому, что бы ты ни попросил...

— Спрячь кинжал, который я тебе подарил, и никому не показывай. А вернёшься с войны — продай.

— Как же продать? — Гючлю положил руку на ножны и даже чуть погладил их.

Несомненно, это оружие вызывало зависть у всех товарищей молодого турка. Они говорили: "Вот ты счастливец", — или что-то подобное, а Гючлю, конечно, обрадовался, что про него так говорят, и не поменял бы это ни на какие деньги.

— Такой подарок нельзя продавать, — сказал он.

— Он принесёт тебе беду, — сказал я, уже чуть не плача. — Всё, что исходит от меня, приносит людям лишь беды. На мне проклятие. Я проклят. Проклят.

Я знал, что турки до смерти боятся сглазов и проклятий, но Гючлю, лишь на мгновение нахмурил брови, а затем опять улыбнулся:

— Нет, господин. Нет на тебе проклятия. Почему на тебе должно быть проклятье?

— Прошу тебя, поверь. Ты можешь умереть из-за него.

— Умереть? — допытывался турок. — Но почему, господин? Что случится?

— Не спрашивай.

Гючлю видел, что я сам не свой, чуть не плачу, кусаю себе кулаки, но он не знал, как мне помочь.

— Успокойся, господин, — сказал турок и обнял меня, так что моя голова сама легла ему на плечо. — Должно быть, ты нездоров. Наверное, ты пил своё вино? Не надо было. От него только в голове мутится, а если выпить слишком много, начинают одолевать демоны.

Я тоже обнял его, но вдруг понял, как это выглядит со стороны, отпрянул и даже вскочил:

— Нет, оставь меня.

— Почему, господин? — молодой турок тоже вскочил. — И как я могу оставить тебя? С тобой что-то плохое случилось. А вдруг ты в воду полезешь? Утонешь ещё. Нет, я не уйду. Пойдём лучше, я отведу тебя в твой шатёр. Пусть твои слуги позаботятся о тебе.

Чтобы хоть как-то меня успокоить, он заговорил непринуждённым тоном. Наверное, желая отвлечь:

— Говорят, сегодня султан приедет. Ты слышал об этом?

— Да, он приедет, — сказал я и криво улыбнулся. — Если он увидит нас с тобой рядом, тогда точно случится беда.

Гючлю как будто начал что-то понимать, но всё же спросил:

— Почему?

Я не смог удержаться. Сжал его голову ладонями, притянул к себе, стремительно приник губами к его губам, ожидая, что тот сейчас отпрянет. Он так и не отпрянул, но и губ не разомкнул.

Мы оставались в таком положении столько, сколько я мог выдержать, не дыша. Наконец, мне пришлось прервать поцелуй, чтобы вздохнуть.

— Вот, — наконец, произнёс я, опуская руки и с трудом выговаривая слова, потому что не хватало воздуха, — теперь тебя есть, за что казнить. Если султан узнает, он казнит. Лучше уходи.

Гючлю смотрел на меня, но без удивления и гнева, а как будто с укоризной. Он покачал головой и ушёл.

* * *

Мне стало совсем грустно. Получалось, что Мехмед не делал из меня другого человека, а просто вскрыл то, что таилось в моём сердце. Меня одинаково влекли и женщины, и мужчины. Из-за султана я это понял, но лучше бы не понимал.

Султан заставил меня понять. И я называл это насилием, несмотря на то, что всё-таки имел особую склонность. Мехмед угадал её во мне! Он угадал! Но то, что он сделал со мной, всё равно оставалось насилием.

Я вспомнил свои давние рассуждения о древних греках — о судьбе особенных мальчиков в те времена. "Нет, — подумал я. — Всё было ещё хуже. Ведь даже если мальчик, имевший особую склонность, становился возлюбленным для взрослого мужчины, это ещё не значило, что им обоим выпало счастье". Ведь даже имея склонность любить мужчин, мальчик мог не испытывать склонности к тому мужчине, с которым свела судьба.

Возлюбленный вполне мог ответить своему воздыхателю: "К другим меня влечёт, а к тебе — нет. Хоть убей!" Помнится, меня самого чуть не убили. И заставили получить опыт, которого я не желал.

Лучше б я пребывал в счастливом неведении, повзрослел, как все, познал бы женщин, не мечтая о другом соитии и не живя в разладе с Богом. Конечно, у меня появились бы товарищи, к которым я чувствовал бы крепкую привязанность, но наше товарищество не оказалось бы смешано с похотью.

Мне вспомнилось множество примеров из древних сказаний, повествовавших о необычайно крепкой мужской дружбе. Я был бы рад, если б мог так.

Особенно нравилась мне история из старой греческой книги — история о двух скифских юношах, чья дружба стала легендой. Имена юношей — Дандамид и Амизок — надёжно запечатлелись в памяти потомков, да и при жизни эти двое скифов оказались почитаемы почти наравне с царями!

Причиной такого почёта было одно событие, случившееся на войне. Так вышло, что Амизок попал в плен, а Дандамид, услышав крик друга о помощи, сам пришёл во вражеский стан. Дандамид сказал, что хочет выкупить Амизока, но в качестве выкупа мог предложить лишь самого себя, как обмен.

Предводитель врагов любил жестокие шутки, поэтому сказал: