Проклятие Раду Красивого

В качестве оружия я бы взял кинжал, когда-то полученный в подарок от Гючлю, ведь клинок этого кинжала выходил из ножен совсем бесшумно. А ещё я бы прихватил свою саблю — просто на всякий случай.

Я столько раз ходил в шатёр к Мехмеду, что, наверное, мог бы найти туда дорогу даже вслепую. Я знал, где расставлены дозоры, и как пройти мимо них незаметно, ведь слуга Мехмеда всё время водил меня такими путями, чтобы попасться на глаза как можно меньшему числу людей.

Сначала мы пробирались мимо большого стада спящих верблюдов, в дневное время перевозивших походное имущество и казну султана. Их было около восьмисот, и, чтобы все поместились в лагере, верблюдов укладывали вокруг султанского шатра так, что стадо имело форму полумесяца. Удивительно, но за время похода эти животные так привыкли, что ночью возле них кто-нибудь ходит, что даже не поворачивали голов, когда я вместе с Мехмедовым слугой оказывался рядом.

Впрочем, существовала опасность случайно побеспокоить спящих лошадей султанской конной охраны. Лошади спали отдельно от верблюдов, но неподалёку и, чуть что, поднимались на ноги, а дозорные непременно обратили бы внимание, если бы среди лошадей началось топотание и фырканье.

Затем следовало быстро преодолеть расстояние между верблюдами и палатками султанских слуг. Всего несколько десятков шагов, но на всём этом пути спали вповалку янычары, и главное было — случайно не запнуться об одного из них.

В шатёр Мехмеда я собирался проникнуть примерно так же, как Гючлю проникал в мой — пролезть под полотнищем. Я даже выбрал место, куда пролезу — в "комнату", где хранилась султанская одежда. В этой комнате всё пространство занимали сундуки. Там никто не спал, а значит — никого бы не потревожило моё внезапное появление.

Из этой комнаты я собирался проникнуть в султанскую спальню, подбежать к кровати Мехмеда и заколоть его прежде, чем тот что-то сообразит, позовёт охрану или схватится за оружие. "Если мне повезёт, и убить султана получится бесшумно, то у меня даже будет время, чтобы отсечь ему голову. Эту голову можно завернуть в покрывало и вынести из шатра, чтобы прикопать где-нибудь, а после, когда армия побежит назад к Дунаю, забрать", — думал я.

Правда, особо надеяться на такую удачу не стоило. Вероятнее всего, мне пришлось бы со всех ног удирать от султанской охраны, которая вбежала бы в спальню, услышав подозрительный шум или предсмертный вскрик Мехмеда. Я молнией пронёсся бы мимо лежащих янычар, которые вряд ли успели бы достаточно проснуться, чтобы остановить меня, и скрылся бы среди лежащих верблюдов, таких тяжёлых на подъём. Там я избавился бы от тёмного кафтана и размотал бы ткань, скрывавшую моё лицо и волосы, чтобы выйти с дальней стороны верблюжьего стада, как ни в чём не бывало.

Никто не стал бы подозревать меня в том, что это я убил султана! По мнению всех вокруг я дорожил его жизнью, как никто, ведь Мехмед собирался посадить меня на румынский трон.

Все думали, что я хочу власти. Все думали, что я завидую своему брату, жажду потягаться с ним, чтобы превзойти и забрать себе то, что у него есть. Глупцы! Мне не нужно было ничего из того, чем владел мой брат, а нужен был лишь он сам. Лишь он сам! Мне хотелось, чтобы Влад простил меня, обнял и сказал: "Не прячь глаза, Раду. Брат мой, забудь всё плохое. Забудь. Если ты прожил одиннадцать лет в грехе, значит, так Бог решил. А теперь ты чист передо мной. И перед всеми. Пусть только кто-нибудь посмеет сказать о тебе хоть одно плохое слово — сразу лишится языка и станет только мычать, как скот".

* * *

Намечтавшись о том, как встречусь с Владом, я неизменно возвращался мыслями к Гючлю. И меня почему-то очень беспокоило, что я скажу своему новому любовнику накануне той ночи, когда отправлюсь убивать любовника старого.

Гючлю всегда ждал, когда я покину шатёр Мехмеда, и выслеживал меня, когда я возвращался к себе. Значит, следовало предупредить, чтоб не ждал, не выслеживал, а иначе он мог бы вмешаться в мой план. Но как предупредить, ничего не рассказывая? Посвящать этого турка в свои дела я не собирался, потому что подозревал, что он решит остановить меня.

Эх, угораздило же меня связаться с Гючлю! Следовало прогнать его ещё тогда, когда он подкрался ко мне ночью и признался, что его тоже влечёт к мужчинам. Ведь уже в то время я понимал, что подобная связь лишь помешает мне искупить вину перед Владом и, возможно, сделает меня в глазах брата ещё более виноватым. Потому голос в моей голове и спрашивал: "Раду, что ты творишь!?" Однако я уже привык к тому, что являюсь плохим стратегом — не могу думать наперёд. С Гючлю на меня нашло затмение, и я поддался, а теперь на пути к моей истинной цели приходилось обходить ещё одно препятствие — своего нового любовника.

Конечно, я не думал, что Гючлю станет мешать мне как верноподданный султана. Гючлю давно растерял верноподданнические чувства, ведь, находясь у меня в шатре, отзывался о Мехмеде плохо.