Проклятие Раду Красивого

— На султана ропщет всё войско, — однажды сказал мой любовник. — Поход трудный. Добычи нет. А у меня причин роптать больше, чем у всех. Думаешь, мне приятно каждый раз полночи ждать своей очереди?

Я недовольно хмыкнул:

— Разве твоё ожидание не вознаграждается?

— Не сердись, мой цветочек, — тут же смягчился Гючлю. — Ты уже наградил меня так, что я могу назвать этот поход удачным для себя. Но всё же...

— Не ревнуй.

— Скажи мне правду, — допытывался молодой турок. — Неужели, тебе совсем не нравится быть с ним?

— Нет.

— А всё же? Хоть немного нравится? — не отставал Гючлю и своими однообразными вопросами будто вынуждал меня сказать "да, нравится", а ведь сам хотел услышать "нет, нет и нет".

— А тебе бы понравилось чувствовать, как колыхается его пузо? — огрызнулся я. Мне не хотелось говорить о Мехмеде.

Хорошо, что Гючлю, наконец, умерил свою ревность, услышав про пузо, и тихо рассмеялся.

Да, Гючлю не являлся верноподданным султана, но мою затею с убийством никогда бы не одобрил. Потому и попытался бы помешать мне — чтобы уберечь от опасности.

"Что ему сказать, когда придёт время? Что ему сказать, чтобы не мешал?" — думал я.

Тем временем луна убывала, и совсем скоро следовало ждать таких ночей, которые назывались непроглядными, потому что луна делалась почти не видной, лишь звёзды ярко сияли на небе, но не могли осветить землю.

В турецком лагере в такое время воцарилась бы кромешная тьма, если не считать редких костров и факелов, которые, конечно, не смогли бы рассеять мрак для всего войска. Хорошее время для меня, чтобы осуществить задуманное.

Медлить не следовало, ведь турецкое войско приближалось к Тырговиште — старой румынской столице. Я не хотел, чтобы её разорили, ведь она являлась городом моего детства. Пусть Влад и говорил, что там не осталось того, что я мог бы помнить, но всё же мне не хотелось разорения Тырговиште. Не хотелось.

Вновь думая о своей прошлой жизни — жизни, где не было места скверне и стыду — я уже не так беспокоился о том, что скажет Гючлю, если попрошу один раз не приходить.

— Послушай, — однажды сказал я, в очередной раз позволив моему новому любовнику овладеть мной в моём шатре. — Давай не будем встречаться завтра ночью.

— Почему? — встревожился Гючлю. — Я чем-то обидел тебя? В чём дело?

— Нет, дело не в тебе, — отвечал я. — Просто я прошу один раз не приходить. Я ведь волен попросить об этом? Ты не станешь принуждать меня, как Мехмед, который не терпит отказов? Завтра не приходи.

— И послезавтра — тоже нет?

— Ну, почему же... Послезавтра — да. Если нам ничего не помешает.

— А что может помешать?

— Мало ли. Мы всё-таки на войне.

— Значит, послезавтра — да?

— Да.

— А почему завтра не приходить? — снова спросил Гючлю и шутливо добавил. — Ты ведь не ждёшь никого другого?

— А ты думаешь, что в войске есть ещё такие, как мы? — спросил я.

— Наверное, есть, — отвечал Гючлю. — А ты собираешься поискать?

— Нет, — ответил я и проговорил с укоризной. — Хватит, не ревнуй. Ты такой ревнивый. Ревнуешь к Мехмеду. Ревнуешь ко всему войску. Следишь за мной. Но хотя бы завтра оставь это. Не следи. Я не хочу, чтобы завтра, когда я вернусь от Мехмеда, ты тенью бродил возле моего шатра.

— А если буду бродить, тогда ты сжалишься и пустишь?

— Нет.

— А зачем тебе нужно, чтобы я завтра не приходил? Неужели ты так устал, мой цветочек? Хочешь поспать побольше?

"Если отвечу "да, устал", Гючлю поверит мне", — подумал я, но лгать не хотел, поэтому произнёс:

— Нет. Просто исполни мою просьбу, и хватит спрашивать.

— Исполнить твою просьбу и ни о чём не спрашивать? — задумчиво повторил Гючлю. — Я уже слышал от тебя это раньше. Опять тайны?

Я промолчал и больше не отвечал на вопросы, поэтому мой любовник вскоре оставил попытки выяснить у меня что-либо ещё.

* * *

Та ночь, которую я выбрал, чтобы покончить с Мехмедом, почти предшествовала новолунию. Серпик месяца сделался таким тонким и бледным, что его никто не мог различить. Следующая ночь оказалась бы ещё темнее, но турецкое войско наверняка провело бы её уже под стенами Тырговиште, поэтому я решил не медлить, и вот теперь пробирался мимо спящих верблюдов.

Попасться страже казалось совсем не страшно. "Если окажусь замеченным, просто открою лицо и скажу, что кое-что забыл в шатре повелителя. Вот и всё", — думал я.

Мне даже начало казаться, будто всё происходящее — весёлая игра, как если бы я снова стал ребёнком и играл со стражниками в прятки в темноте. Я улыбался, и всякий раз, когда мои губы приходили в движение, чувствовал ткань, которой, наверное, обмотал лицо немного туже, чем следовало. Однако поправлять было уже поздно.

Мимо спящих янычар я пробирался бесшумно и ловко, а если видел, что кто-то из дозорных вот-вот повернётся в мою сторону, то присаживался на корточки и ждал.

Мне даже показалось, что дозорные не очень внимательны. Возможно, они уже привыкли, что мой брат нападает на лагерь через час или два после полуночи, а сейчас было ещё рано.

Вот я достиг палаток султанских слуг. Многим из этих людей не хватало места в палатках, поэтому они спали под открытым небом, подобно янычарам.