Проклятие свитера для бойфренда

Или когда проект особенно нежный и его нельзя поселять вместе с прочими вещами, которые я таскаю с собой (обычно это косметичка, очки, солнцезащитные очки, Game Boy, книга, зарядка для телефона, разная бижутерия, которую я однажды закинула в сумку, а потом решила, что она уж слишком-чересчур, и так никак и не соберусь убрать ее из внутреннего кармана, где она спуталась в один неразделимый медный шар; и половинка ксанакса, просто потому, что мне нравится знать, что она там). Когда я была помладше, я была известна благодаря своей сумке настолько, насколько можно стать известным благодаря чему угодно в коридорах начальной школы. Это была черная сумка из ткани, принтом разноцветного логотипа Музея современного искусства в Сан-Франциско, где я до сих пор так и не побывала, но где сейчас работает один из моих лучших друзей. (Мир – забавная штука в этом плане.) У моей сестры Морайи была такая же сумка, пока она не забыла ее в самолете, и это знаменовало собой окончание целой эпохи детства, когда Морайя была похожа на возмутительно очаровательного птенчика, словно отбившегося от актеров ремейка художественной школы из фильма «Площадка».

Но не внешний вид сумки вызывал усмешки моих одноклассников и доброжелательные улыбки учителей, а ее содержимое. Внутри я хранила разные книги, около шести или семи за раз, и потому, как только закачивала читать одну, было из чего выбрать следующую. Откуда мне знать, что захочется почитать через час, через два часа, за весь школьный день? Что, если финал книги, которой я дышала в настоящий момент, имел такой удивительный поворот, что вдохновил меня на перемены «здесь и сейчас»? Что, если по дороге домой мне захочется почитать детектив, а не фэнтези?

Даже в возрасте восьми лет мне была ненавистна мысль об ограничениях, невозможности самостоятельно решать, чего же я хочу в будущем?

Время от времени я расчищала в сумке место для вязания. Мне нравилось вязать, когда мы сидели кружком вокруг учителя, а он читал книги вслух. Руками делать все равно ничего не нужно, логически рассуждала я, так почему бы не позволить им делать то, что они хотят, пока мозг занят восприятием текста? Некоторые, например, мой чудесный учитель в пятом классе, с этим мирились, но не все; в третьем классе помощник учителя вызвал меня перед всем классом и приказал все убрать, потому что я должна была сосредоточиться на уроке. Мои щеки пылали, я думала только о том, как бы убежать из класса, но осталась, где была, и просто запихала свою пряжу глубоко в сумку.

Я не знала, будучи ребенком, смертельно боящимся нарваться на неприятности, как объяснить, что вязание наполовину готового шарфа помогало лучше сосредоточиться. Петельки удерживали меня от беспокойного ерзанья, от грызения ногтей, от накручивания прядей волос на палец и смотрения на часы. Они удерживали меня от рисования закорючек в блокнотах и на полях библиотечных книг. И, конечно же, они удерживали меня от того, чтобы взять книжку потоньше, из тех, что я с собой таскала, и вложить ее в учебник, что обычно и делала, когда заканчивала учить отрывок из урока, на котором и нужно было сосредоточиться. В моей сумке хранилось полдюжины крошечных обещаний, что мне никогда не будет скучно, что меня всегда поймут, даже когда тягомотина и дразнилки в школе слишком уж донимали.

Больше никто не высмеивает мои очки, в моей сумке теперь гораздо больше вещей, чем просто романы, но служит она той же самой цели.

Это гарантия. Это значит, что неважно, на сколько застрянет метро там, под землей, неважно, насколько скучным или напряженным будет рабочее совещание, я все еще могу найти способ направить энергию в нужное русло. Вот интересно, как живут те, у кого нет сумки? В основном, кажется, это мужчины: они входят и выходят из метро – руки расфасованы по карманам, наушники угнездились на черепушках, их ничто не тяготит, кроме крошечных суперкомпьютеров, которые они зажимают плечом, словно голуби птенчиков (и которые, неизменно, не имеют чехла). Не знаю, завидую ли я или жалею этих людей, таких необремененных, но и таких неподготовленных. Невозмутимых, быть может. Неотягощенных. Я редко хожу без сумки – возвращаясь из прачечной, может быть, или с пробежки, которая превратилась в прогулку, – и чувствую себя подозрительно легко. Но эта легкость имеет свой собственный вес, свои заботы; она так же приятна и все же так же противна, как в тот раз, когда мне сняли брекеты, и я впервые провела языком по своим освобожденным зубам.

Раз уж есть сумка, в ней должны быть ножницы. Не так уж сложно, правда? В любом шкафу на кухне или на работе есть такие. Однако в ножницах заключено вполне прозаическое, но все же опасное очарование, особенно для малышей. Это разумно: скорее всего, первое знакомство с ножницами означало прикосновение к миру, полностью принадлежащему взрослым. Ножницы манят к себе даже самого послушного ребенка. (Вот, например, мне пять лет, я отрезаю своей маленькой сестренке волосы и прячу их в коробку для игрушек.)