С самого детства у меня склонность к мистицизму. Мои разговоры с Богом.
Кроме религий, на земле нет ничего поистине увлекательного.
Бог и Его глубина.
Нельзя же настолько не иметь здравого смысла, чтобы искать в Боге сообщника и друга, которого нам всегда так недостает. Бог – вечный наперсник в той трагедии, в которой каждый из нас играет героя. Возможно, ростовщики и убийцы обращаются к Богу со словами: «Господи, сделай так, чтобы мне удалось задуманное!» Но молитва этих негодяев не пятнает моей молитвы и не портит радости, которую она мне дарит.
В молитве заложено магическое действо. Молитва – одна из величайших сил интеллектуальной динамики. Ее можно уподобить электрической индукции.
Человек, совершающий ввечеру молитву, все равно что офицер, выставляющий часовых. Он может спать спокойно.
Клянусь самому себе, что следующие правила сделаются отныне незыблемыми правилами моей жизни:
Каждое утро возносить молитву Богу – вместилищу всей сущей силы и справедливости, и моим заступникам – отцу, Мариетте и По; молить их о ниспослании мне силы, достаточной для исполнения моего долга, и о даровании матери моей такого долголетия, чтобы она дождалась моего перерождения; трудиться целый день или по крайности столько, сколько позволят силы; в осуществлении моих планов положиться на Бога, то есть на воплощенную Справедливость; каждый вечер снова молиться, испрашивая у Бога жизни и сил для матери и для меня; всякий заработок делить на четыре части – одну на каждодневные нужды, одну кредиторам, одну друзьям, а одну матери; повиноваться правилам самой строгой воздержанности, из коих первое – это отказ от всех возбуждающих средств, каковы бы они ни были.
Все существующее имеет некую цель.
Следовательно, мое существование имеет цель. Какую? Мне сие неизвестно.
Следовательно, не я определил эту цель.
Следовательно, это сделал кто-то, кто мудрее меня.
Из этого следует, что нужно молиться, чтобы этот «кто-то» меня просветил. Вот самое разумное решение.
Философия и антропология
Классика – это зрелость, наиболее полно и целостно передающая дух эпохи, но не ее ограниченность. Т. С. Элиот вполне мог отнести Ш. Бодлера к «классикам», и действительно оценивал его как поэта вечных проблем человеческого существования, как бытийного художника.