Проклятые убийцы

– Чёрт, – почти беззвучно констатировал Калигула. – Я нечаянно, – в своё оправдание буркнул и поднёс тарелку к своему лицу, дабы как следует изучить запах каши. Вдруг ему подмешали отраву? Но кислых или едких ноток не прозвучало, и Калигула с сомнением принялся жевать пищу. Безвкусную, как трава. Вязкую, как депрессия. Когда покончили с трапезой, посуду отнесли в мойку, и все разбрелись по своим квадратным метрам. – Здесь точно есть подвох, – запыхаясь, захлопнул дверь император. – Ты заметил, как держатся остриженные болваны? Как они упиваются своим молоком?

– Да, по-моему, между Пустыней и Жиголо действительно есть общая тайна. Они как будто узнали друг о друге неудобные сведения, – отозвался Анубис.

– При чём здесь твои сведения? Они возбуждены, потому что готовятся убить меня! Вот вся их грязная тайна! – взревел император, но вовремя прикусил язык. – Но ты поможешь мне? Ты защитишь меня? – то ли спросил, то ли приказал он.

– Разумеется. Я всегда буду тебя оберегать. Я сделаю всё ради твоей безопасности, – ласково улыбнулся Анубис, и даже в его неграх промелькнуло тепло.

– Тогда заставляй проход мебелью. Забаррикадируй нас. Отрежь от этих головорезов, – твёрдо указал мужчина.

– Но как же мы выберемся? – удивился Анубис, сверкая мышцами.

– Как захотим выйти, ты отодвинешь воздвигнутые башни, – уже решил Калигула. – Да не тяни ты, приступай! – поторопил он, словно нетерпения вызывало чесотку в его душе или в чём-то, что было вместо души, и Анубис покорно приноровился к шкафу, упёрся в него и попробовал толкнуть, но махина оставалась неподвижной. Пришлось выбросить из его нутра все нарядные платья, причёски, трости и зонты, однако это не сильно облегчило задачу. Несчастный Анубис походил на Макмерфи, тягавшего пульт. – Хватит притворяться! – злобно ткнул его Калигула. Божественные вены надулись и, словно паутина, расчертили кожу. Рельефный живот сжимался от натуги, как веки незадачливого титана. – Он что, приклеенный, что ли? – не прекращал психовать Калигула, но тут шифоньер рывком двинулся вперёд, и затем маленькими шажками прокочевал до входа. Великий и ужасный шкаф заслонил собой дверь, имитируя солнечное затмение. – Вот. Совсем другое дело. Можешь ведь, когда хочешь, – расцвёл Калигула, не отмечая тот факт, что Анубис блестел от пота, точно только что выкупался в море и вышел на берег посушиться.

– Боюсь, отодвинуть его обратно мне уже не удастся, – пролепетал язык, свешенный на плечо.

– Пустяки! – радостно махнул перчаткой фиктивный потомок римского императора.

Она

Я гибну, я нести не вилах больше муку!

– Марселина Деборд-Вальмор

Жиголо никак не могло отделаться от картины, какую узрело ночью. Оно лежало в сантиметре от пропасти. Страшно представить, что стряслось бы, не распахни оно то, что находилось под бровями. Но почему его так испугало возможное расставание с жизнью? Разве оно не тяготилось своим существованием? Разве не помышляло о кончине по доброй воле? Нет, то совсем другое. Спланированный красивый уход, к которому ты подготовилось, словно к свадьбе, разительно отличается от кровавого месива. Жиголо не раз преследовали маньяки в кошмарах. Не раз оно соскальзывало в липкий от крови мешок. Впрочем, оно и в реальности насмотрелось на исковерканные тела. Сострадательная мамаша хотела, чтобы её чадо научилось благодарить судьбу за то, что та расщедрилась на обычную внешность и крепкое здоровье. Хотела, чтобы её чадо испытывало жалость и эмпатию. Чтобы в будущем занималось благотворительностью и несло в мир добро и свет. Но, как известно, благими намерениями вымощена дорога в ад. Вот Жиголо и проделало эту дорогу. Теперь оно в аду. Теперь его преследуют жуткие воспоминания и горькое настоящее как отражение всех минувших бед.

Жиголо помнило, как посещало больницы и дома малюток для инвалидов. Помнило безгубую девочку. Её зубы торчали из дёсен, словно наросты. Словно полипы. Словно акульи клыки. Обнажённая пасть на миловидном личике никогда не сотрётся из памяти. Её нельзя переместить в корзину и тем более нельзя удалить окончательно.

Жиголо помнило скрученные пальцы и выгнутые стопы. Помнило надутые головы и громадные суставы. Помнило отвисшие куски кожи, отращённые для пересадки. Помнило безобразные отверстия вместо носа. А ещё оно помнило гениталии калек, которые, в отличие от всего остального, работали исправно. Добрая мамаша хотела, чтобы её чадо приносило любовь в жизнь тем, чей путь заказан. Тем, с кем никто не решится заняться сексом в здравом уме.

Жиголо вовсе не девушка. Жиголо принадлежит к среднему роду. Жиголо больше никогда не принесёт добро в мир, съехавший с оси. Жиголо вовсе не чувствует стыд. Жиголо вовсе не чувствует страх. Жиголо вовсе не чувствует боль. Это всего лишь осадки. Они относятся к миру, а не к нему.