Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

– Нехорошо, большой Иван. Я тебя так славно встретил, угостил от всей души, а ты сбежал не попрощавшись.

– Ну почему ж сбежал, вот видишь, дожидаюсь, когда ты провожать меня придешь. Прощай, Иуда.

Вскинув пистолет, Кольцо пальнул, целя в ненавистную харю, но ослабевшая рука немного дрогнула и пуля, сорвав лишь лоскут кожи с шеи Карачи, сразила одного из улан. Второго выстрела он сделать не успел. Повинуясь истошным воплям мурзы:

– Убейте их, убейте, – ордынцы осыпали казаков тучей стрел.

Ян умер сразу, но Кольцо еще дышал, когда татарин, наступив ему на грудь, стал отрезать кинжалом голову. Ухватив за волосы свою добычу, старик ликующе воскликнул:

– Хвала аллаху, будет хана чем порадовать. А ты, царевич, не желаешь свое копье украсить? – указал он окровавленной рукой на Гусицкого.

– Нету времени у меня над мертвыми глумиться, – презрительно ответил Маметкул. – К Искеру надо поспешать.

– А ежели Ермак из крепости не выйдет?

– Какая разница, выйдет или нет. Сейчас, после гибели Кольцо, казаки непременно придут в смятение и другой такой удачный случай одолеть неверных вряд ли нам представится, – сказал отважный воин.

40

Кроме Карачи и Маметкула с их ордой, у Княжича нашелся еще один, не менее грозный враг – лютый сибирский мороз. Проскакав пару верст навстречу ледяному ветру, Иван почувствовал, что замерзает окончательно. Пришлось расседлывать коня и кутаться в попону, а голову заматывать рубахой. Стало потеплей, однако, ненамного. Конек уланский тоже оказался так себе, не то, что с Лебедем, но и с Татарином своею резвостью не мог сравниться. Лишь только ближе к полудню есаул увидел далеко впереди Евлампия в его приметном красном кафтане. Видно, Бегич очень торопился отслужить полученные у татар сребреники и спешил к Искеру, не жалея сил, а потому, как ни старался Ванька, расстояние меж ними почти не сокращалось.

«А вдруг не догоню, – с отчаянием подумал Княжич. – Он ведь, сволочь, может в крепость не пойти, прямиком в бега податься, золотишко-то при нем».

Как ни чудно, но Бегич в этот миг помышлял о том же самом. Возвращаться к Ермаку да вести казаков на убой ему шибко не хотелось. Неизвестно, как себя ордынцы поведут, одержав победу. Одно слово – нехристи, чего доброго, отнимут золото, а его зарежут заодно со всеми прочими. Однако то, на что способен одинокий волк, не по силам псу поганому. Пробираться на Москву сквозь бескрайние сибирские просторы Евлашка просто забоялся. У свертка в лес стрелецкий сотник остановился и стал высматривать, куда бы схоронить свои сокровища. Оставлять их при себе было опасно. Прежде чем зарыть мешок под приметной, опаленной молнией осиной, Бегич пристально взглянул по сторонам и лишь теперь заметил преследователя.

– Уцелел-таки, трехжильный черт, – дрожа от страха, прошептал Евлашка, признав в нем Княжича. Есаула он боялся еще сильней, чем ненавидел, однако сразу же уразумел, что на сей раз без крови им не разойтись. Допустить Ивана в крепость означало вынести себе смертный приговор.

О честном поединке не могло быть речи, нелюдь распрекрасно понимал – Ванька порешит его, как кот крысенка. Хотя закоченевший, вооруженный только саблей да кинжалом Княжич теперь был уязвим, как никогда. Спешившись, Евлампий привязал коня к сосенке и, оставляя на снегу глубокие следы, прошел вглубь леса. Попетляв, как заяц, он перебрался на другую сторону дороги, где затаился под поваленной еще осенней бурей ветвистой елью. Свое оружие – пищаль с пистолью сотник изготовил к бою основательно, пороху засыпал чуть не вдвое больше супротив обычной меры.

Иван почти поддался на уловку Бегича. Он уже собрался было идти по его следу, как вдруг учуял еле уловимый, но столь знакомый запах дыма запаленного фитиля и сразу же рванул поводья, намереваясь повернуть коня. Тот взвился на дыбы, прикрыв собою всадника от пули. От пули-то прикрыл, однако ногу придавил, да так, что кости хрустнули. – Княжич попытался встать, но не тут-то было – одинокий волк попал в капкан. Страха не было, ему лишь стало жутко стыдно – так поддаться, и кому, убогому Евлашке.

Бегича сгубили ревность да глумливый нрав. Вместо того чтоб пристрелить заклятого врага без лишних слов и прочей суеты, он вознамерился пытать его.

– Коли хочешь легкой смерти, как дружок твой Гришка Красный, говори, что у вас с моею Машкой было? – прохрипел изменник, приставив запаленную пистоль к Ванькину виску.

Иван уже хотел ответить «Все», пускай помучается, гад, однако вовремя одумался: «Нет, нельзя. Коль признаюсь, эта сволочь непременно Машу со свету сживет». Печально улыбнувшись, он презрительно изрек:

– Продал православных христиан поганой татарве, а теперь совесть мучает. Свою жену с чего-то вдруг приплел. Да я ее всего однажды видел, когда из плену выручал.

Евлампий знал, что – Княжич спас Марию с сыном, но его упоминание об этом еще больше разозлило нелюдя.