Читаем Прокобата полностью

— Е, Темпъл — изправи се, като чу шума от приближаващи стъпки — виждам, че в крайна сметка си успяла. Жените сами най-добре знаят как да се оправят помежду си! Но Бога ми, какво става? Сълзи, ридания, Мери? Вдигни глава, любима.

Ала Мери не искаше да вдигне глава. Дръпна се от него, като приближи и понечи да я поеме от грижовните ръце на госпожа Темпъл, извърна лице и дори лекичко го отблъсна с ръка. Той замълча. След минута милото му изражение бе сковано от ужасяващото спокойствие.

— Анабел — обърна се към икономката, — обясни ми! Господарката ти сякаш капризничи.

— О, веднага ще й мине, милорд — отвърна госпожа Темпъл. — Милейди — продължи едва чуто, — моля ви, помислете какво правите. Умолявам ви, не си играйте със собственото си щастие.

— Не си играя със собственото си щастие — изхлипа херцогинята. — Само да ме докосне, и онези омразни негови сателити веднага ще се нахвърлят върху нас, той ще излезе и аз ще трябва да остана да слушам и понасям всякаквите нахалства, с които счетат за нужно да ме удостоят.

— Лудост — промърмори госпожа Темпъл. — За пръв път ви виждам такава, милейди.

— Анабел, не си хаби силите повече да възразяваш — намеси се херцогът. — Заведи господарката си обратно в стаята й.

И отново зае мястото си, отново отпусна чело върху дланта си и само след миг доби вид, сякаш е изцяло погълнат в заниманието, върху което се бе съсредоточил, преди те да влязат. Като че разкаяние жегна херцогинята. Погледна го и едва сега забеляза колко блед, отслабнал и безжизнен го е оставила болестта. В чувствата й мигом настъпи прелом; сълзите рукнаха още по-буйно; шията и гърдите й се издуваха със задушаващи ридания, които едно след друго си проправяха път навън. Своенравността на разглезеното дете на аристокрацията взе друга посока. Отблъсна госпожа Темпъл, която понечи да я изведе от стаята, отиде до съпруга си и застана до него, цялата разтърсвана от плач. Той не остана дълго равнодушен към мъката й, скоро стана, отведе я до едно канапе, и като се настани до нея, изтри сълзите й със собствената си кърпа.

— Анабел, можеш да си вървиш — каза на икономката. — Мисля, че ще скоро ще се оправим.

Тази прекрасна жена се усмихна, но както казва старият Бъниан, „очите й влажнееха“19; на излизане, със свободата, с която се ползват любими прислужници, отбеляза:

— И сега милорд, да не вземете да добиете онзи невъзмутим вид. Да не станете като бюста си.

— Няма, Анабел — обеща той, сетне с най-благата си усмивка и най-омайния си тон се извърна към своята дама и продължи: — Е, Мария piangendo20, кога ще спре този порой и ще изгрее слънцето?

Тя не отвърна, но сияйните сфери под сключените й вежди вече просветваха по-радостно иззад диамантения си дъжд.

— А, виждам, че вече се прояснява, светъл лъч прониза хоризонта. Хайде, любима моя, защо се забави тъй дълго да изпълниш молбата, която се съдържаше в писъмцето ми?

— Скъпи, скъпи Артър, нима забрави, че се срещнахме в пурпурния салон преди няма и половин час? Ти почти не ме докосна, говореше и изглеждаше тъй странно, съвсем различно от сега… не беше тъй блед и изпит.

— Сигурно съм бил по-красив — с малко подигравателна усмивка допълни той.

— Не, Артър, такъв те обичам много повече. Но не мога да кажа къде е разликата; очите ми ще да са били необяснимо заблудени; изглеждаше здрав, свеж и жизнен. В живота си не съм те виждала такъв, а тези ръце, о, господарю мой, как са изтънели пръстите ти. Дори пръстените ти не могат да се задържат, а аз съвсем ясно си спомням как веднъж-дваж прокара длан през челото си, върху нея попадна лъч светлина и скъпоценностите по ръката ти заискриха ослепително.

Херцогът доби тревожен вид.

— Небивалици, дете, бълнуваш.

— Невъзможно, Артър, ето ти нагледна демонстрация. Помниш ли как стисна ръката ми прекалено силно?

— Стиснах ръката ти прекалено силно! — стъписа се той. — Каква работа си имала тъй близо до мен? Кажи ми, скъпа моя, много ли бях любезен? Много сърдечен? Много любящ? За Бога, ако кажеш да… — Замълча, като че нещо силно го развълнува.

— Не, господарю, всъщност съвсем не. Равнодушието ти много ме натъжи, а когато стисна ръката ми, стори ми се, че го правиш повече от гняв, нежели от нежност, защото тези белези останаха като знак. — И тя му показа понатъртените си от пръстените пръсти.

— Добре, това ме успокоява, но все пак е било грубо и невнимателно. Как съм могъл да нараня такава красива и деликатна ръка? — Сграбчи я и най-топло я притисна към устните си. Мери се усмихна през сълзи.

— Значи не ме мразиш до дън душа, благородни ми Артър? — попита го тя, но с тревога в погледа. — Къде е Финик? Няма ли всеки миг да нахлуе?

— Сега не, сега не, Мери. Но бих искал да зная, любима моя, какви думи използвах в нашия странен разговор в пурпурния салон? Не се изненадвай от въпроса ми. Може би всичко това сега ти изглежда напълно неразбираемо, но някой ден мъглата може да се разсее. Кажи ми най-напред как те посрещнах.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Карл Брюллов
Карл Брюллов

Карл Павлович Брюллов (1799–1852) родился 12 декабря по старому стилю в Санкт-Петербурге, в семье академика, резчика по дереву и гравёра французского происхождения Павла Ивановича Брюлло. С десяти лет Карл занимался живописью в Академии художеств в Петербурге, был учеником известного мастера исторического полотна Андрея Ивановича Иванова. Блестящий студент, Брюллов получил золотую медаль по классу исторической живописи. К 1820 году относится его первая известная работа «Нарцисс», удостоенная в разные годы нескольких серебряных и золотых медалей Академии художеств. А свое главное творение — картину «Последний день Помпеи» — Карл писал более шести лет. Картина была заказана художнику известнейшим меценатом того времени Анатолием Николаевичем Демидовым и впоследствии подарена им императору Николаю Павловичу.Член Миланской и Пармской академий, Академии Святого Луки в Риме, профессор Петербургской и Флорентийской академий художеств, почетный вольный сообщник Парижской академии искусств, Карл Павлович Брюллов вошел в анналы отечественной и мировой культуры как яркий представитель исторической и портретной живописи.

Галина Константиновна Леонтьева , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Проза / Историческая проза / Прочее / Документальное
Ф. В. Каржавин и его альбом «Виды старого Парижа»
Ф. В. Каржавин и его альбом «Виды старого Парижа»

«Русский парижанин» Федор Васильевич Каржавин (1745–1812), нелегально вывезенный 7-летним ребенком во Францию, и знаменитый зодчий Василий Иванович Баженов (1737/8–1799) познакомились в Париже, куда осенью 1760 года талантливый пенсионер петербургской Академии художеств прибыл для совершенствования своего мастерства. Возникшую между ними дружбу скрепило совместное плавание летом 1765 года на корабле из Гавра в Санкт-Петербург. С 1769 по 1773 год Каржавин служил в должности архитекторского помощника под началом Баженова, возглавлявшего реконструкцию древнего Московского кремля. «Должность ево и знание не в чертежах и не в рисунке, — представлял Баженов своего парижского приятеля в Экспедиции Кремлевского строения, — но, именно, в разсуждениях о математических тягостях, в физике, в переводе с латинского, с французского и еллино-греческого языка авторских сочинений о величавых пропорциях Архитектуры». В этих знаниях крайне нуждалась архитекторская школа, созданная при Модельном доме в Кремле.Альбом «Виды старого Парижа», задуманный Каржавиным как пособие «для изъяснения, откуда произошла красивая Архитектура», много позже стал чем-то вроде дневника наблюдений за событиями в революционном Париже. В книге Галины Космолинской его первую полную публикацию предваряет исследование, в котором автор знакомит читателя с парижской биографией Каржавина, историей создания альбома и анализирует его содержание.Галина Космолинская — историк, старший научный сотрудник ИВИ РАН.

Галина Александровна Космолинская , Галина Космолинская

Искусство и Дизайн / Проза / Современная проза