Промельк Беллы

После ареста Бородина Жора помрачнел и не находил себе места из-за угрызений совести, суть которых, я думаю, он не смог бы сам сформулировать, но в моем ощущении, это было связано с мыслью о том, что вот, мол, Леонид Иванович в тюрьме, а он на свободе и вкушает все прелести жизни в кругу близких друзей.

Все последние месяцы перед отъездом проходили под пристальным оком гэбистов, которые “шили” дело Владимову. Его “вел” следователь с говорящей фамилией Губинский, хорошо известный в кругу диссидентов мертвой хваткой в отношении инакомыслящих. О нем нам рассказывал Юрий Кублановский. Ему довелось немало времени провести в “беседах” с Губинским. Обработка была жестокой. Кублановский прекрасно понимал, куда может привести это общение.

В то время практика “работы” КГБ с диссидентами была такова, что органами формулировался состав преступления очередной жертвы и, закончив делопроизводство, следственные инстанции передавали готовое дело в ЦК партии, где его руководители решали, что с ним делать дальше. Они отсылали дело в прокуратуру, и там давался ход обычно с последующим арестом и назначением срока для отбывания наказания в лагерях. Или, сделав тайные выводы из его “преступлений”, высылали подследственного из страны. Такому редкому исходу судопроизводства должно было сопутствовать покаянное письмо подследственного в ЦК партии с просьбой о помиловании и одновременно о желании выехать на постоянное место жительства куда-нибудь на Запад.

Именно этого Жора, по устройству своей личности, сделать не мог. Никогда в жизни он бы не признал себя виновным ни в одном пункте предъявленного ему обвинения. Мы с Беллой многократно бывали свидетелями подобных обсуждений этой проблемы в кругу самых близких Жоре людей. Думать о том, что Жоре суждена участь Бородина, было невыносимо. Белла непрестанно помнила об этом, в ней зрела уверенность в необходимости заступиться за Жору и написать письмо в ЦК КПСС.

Первые январские дни 1983 года принесли чрезвычайно неутешительные известия о близящемся аресте Владимова. Белла решила обратиться к Андропову, не говоря ни слова Жоре. Я узнал по обычной телефонной справочной адрес приемной Андропова, и утром 11 января мы сели в мои старые “жигули” и поехали на улицу Куйбышева (ныне Ильинка) в приемную генерального секретаря. Она располагалась в первых домах со стороны Новой площади. Когда мы вошли в большое пустое светлое помещение, то увидели три окошечка, такие, как на телеграфе, и обратились к секретарше, сидевшей в одном из них, с просьбой передать письмо на имя Андропова. Она ответила, что не следует заклеивать письмо, и приняла его просто вложенным в конверт. Привожу его текст:

Уважаемый Юрий Владимирович!

Мои собственные обстоятельства – благоприятны, я пишу, печатаюсь и выступаю, чем не могу не дорожить.

Тем скорее решаюсь я просить и умолять Вас – нижайше, как и подобает просителю.

Писателю Георгию Владимову (и жене его Кузнецовой Наталии Николаевне) грозит арест или грозят арестом.

У Владимова есть приглашение уехать во Францию для лечения, он правда тяжко болен, я говорю об этом лишь по моему усмотрению и отчаянию, потому что принимаю его здоровье и жизнь близко к сердцу.

С давних пор нашей общей литературной молодости, принесшей ему успех и известность, я прихожусь Владимову верным товарищем, любящим коллегой. Я бы не могла рассчитывать ни на чье уважение, если бы именно сейчас об этом забыла.

Я хорошо понимаю, что не к Вам и не мне должно обращаться с просьбою о возможном отъезде Георгия Владимова в чужие страны. Но я опасаюсь, что Владимову недостает спокойствия и может недостать времени для принятия своих мер, надобных и правильных в его трудном случае.

Еще и потому пишу Вам, что люди всегда были ко мне добры, а судьба милостива.

Примите, пожалуйста, мои добрые новогодние пожелания.

Белла Ахмадулина

11 января 1983