Промелькнувший метеор (книга 1)

Вести эти, однако, мало смущали Есенея. Некоторые напуганные соратники спрашивали — что-то теперь; будет? А он только хвастал:

— Пусть едут. Мы для них — сила. Видали верблюда, который плюет во все стороны. И верблюд прячет свой нрав, когда видит кругом толпу. Знайте, никто из них не посмеет выступить против вооруженных кереев и уаков. Они могут только своих биев отправить, чтобы заключить перемирие.

Как сказал Есеней, так и вышло.

Говорили много. Сторонники Чингиза действительно шли и с юга и с севера. Правда, никто из них и не пытался напасть на сарбазов кереев и уаков. Противники не приближались друг к другу. Но каждый род выслал для переговоров именитых своих представителей.

Есенею ничего не оставалось делать, как приготовить для них юрту. Мастера произносить речи и решать самые запутанные тяжбы, седобородые, полные великолепного достоинства бии, осмотрительно, не спеша приступили к разговору. Поначалу условились так: не шуметь всем вместе, не блеять, подобно баранам или ягнятам. Надо выделить достойного человека, чтобы он поговорил начистоту и с Есенеем и с Чингизом. Тогда можно будет перейти и к совместному обсуждению.

Обычай требовал сперва назвать род, а уж потом его представителя. Когда собираются вместе роды, входящие в Средний жуз, старшим считается Аргын. Он и самый многочисленный. В народе Так и говорили: Аргын — как небо, Кипчак — как звезда, Керей — как овца, Уак — как ягненок.

И здесь, в гостевой юрте, мнение было единодушным:

— Пусть говорит Аргын. Он — старший.

Не возникло пререканий и при выборё уважаемого ар-гынца. Из приехавших биев самым почитаемым по возрасту и уму был Курымсы, сын Утемиса, родовой ветви Андагул. В каких только многолюдных сборищах он не участвовал, кому не известны были его мудрые и точные, как пословицы, ответы, его уменье найти выход из любого положения.

Встреча с Чингизом, как положено, проходила наедине. Чингиз, больше чем когда-либо уверенный в том, что казачьи эскадроны заступятся за него, и на этот раз показал свою непримиримость.

— Прогоню сопротивляющиеся мне аулы. Силой оружия прогоню.

Ничего больше, никаких доводов.

Тогда-то и пригодились способности Курымсы:

— Я с тобою первым начинаю беседу. Ты мне ближе Есенея. Роды Атыгай и Карааул провозгласили ханом Аблая, после Аблая был Вали. После Вали твоя мать Айганым. В их прошлом я вижу тебя, в тебе их прошлое…

Нет, эта лесть не подействовала на Чингиза. Сумрачно, непокорно посмотрел он на бия.

И тогда Курымсы заговорил напрямик:

— Ты что упрямишься? На кого надеешься? На русскую власть? Власть не в силах уничтожить народ. Подумай: вот ты сейчас выиграешь. Есенея и Кожыка увезут в Омск, сошлют туда, где на собаках ездят. Но бабы и мужики среди кереевцев и уаковцев не перемрут. Значит, подрастут новые Есеней и Кожыки. Всех в Сибирь не загонишь. Если же будут и впредь угонять — народ совсем озлобится, начнет мстить. Народ свое возьмет. Стало быть, надо считаться с народом. Слышал, что о тебе говорят: «Не умом он берет, а силою жмет». Неужто это правда? Неужто ты смерти своей не чуешь? Кереи и уаки мне передали сейчас поводья. А если я сейчас ослаблю поводья, что тогда? Ты один, а их много. Тебя не хватит, одним толчком одолеют. Перестань, говорю, упрямиться! И не воображай, что знатные люди Среднего жуза съехались сюда из уважения к тебе. Не тебя они почитают, а память славного Аблая. Следуй за ними. Ослушаешься — все от тебя отвернутся.

Сраженный красноречием Курымсы, Чингиз понял: деться ему некуда, выхода нет. Зная, что дальше разговор продолжать бесполезно, он все-таки спросил:

Так что же ты мне посоветуешь?

— Одно могу сказать: пока голова цела и скот не растащили, покидай Кусмурун. А уж куда тебе уходить — думай сам. Каждому джигиту — свое место. Найди то, что тебе по душе.

«Каждому джигиту — свое место», — с горечью повторил про себя Чингиз. Ему было жаль Кусмуруна. И не только потому, что он привык жить здесь. В Кусмуруне умножался его скот, росли доходы. Трудно расстаться с этим. И, кроме того, уйти сейчас — значит, признать свою слабость. Позор мне, позор! Кто только не будет болтать: испугался султан Есенея.

Однако Чингиз не боялся смотреть правде в глаза. Он согласился в душе с Курымсы, но вслух сказал, что подумает. Он сообразил, ему срочно надо посоветоваться с Александром Николаевичем Драгомировым. Однокашник с ним будет откровенен, слово свое держит. Вот-вот он должен заехать в Кусмурун. Нельзя торопиться, нельзя подать вид, что твое дело проиграно.

— Хорошо, Курымсы, я подумаю.

Это было обычное «ни да ни нет».

— Только не слишком долго думай, Чингиз. Если не завтра, то послезавтра мне твой ответ надо передать Есенею.

— Зря ты меня так торопишь. Ты лучше с Есенеем обо всем договорись, выясни, куда он клонит, а уж потом меня испытывай.

— И то верно, — согласился Курымсы. Он воздержался от прямых и жестких слов, так и вертевшихся у него на языке. Хотелось ему сказать — довольно пустых речей, уступай ага-султанство Есенею, а сам убирайся прочь. Но ведь и Есеней еще не произнес своего окончательного решения.