Промелькнувший метеор (книга 1)

На Кусмуруне стало спокойнее.

Вернулись гонцы и известили, что отряды движутся обратно в свои крепости. Начали откочевывать собранные Есенеем аулы. Чингиз стал готовиться к отъезду в Омск.

Позвали и Чокана из его многодневного укрытия. Его никто не ругал, никто не напоминал ему о ягненке. Но он чувствовал — и смотрят на него строже, и не балуют, как раньше. Только мама, только Зейнеп еще нежнее стала заботиться о нем, еще чаще ласкать.

Мальчуган, понятно, заметил все эти перемены, но не придавал им никакого значения. Тем более неожиданной оказалась для него весть, что отец собирается его отвезти в Омск на учебу.

Случилось это накануне самого отъезда. Чингиз не хотел пугать сына и осторожно объяснил, почему необходимо. Дескать, будешь учиться, большим человеком станешь. Чокан молча выслушал отца и молча ушел. Чингиза это мало взволновало. Куда он денется? Поедет, конечно. Не стану же я ему потакать.

Чингиз позвал Зейнеп и сразу же сообщил о своем решении. Сообщил так, что, казалось, и возражать ему было нельзя. Но в первые минуты Зейнеп и слышать об этом не хотела. Как это так, разлучить мать с ее первенцем, увезти мальчика из родной степи, где каждый холмик ему знаком, каждый куст, каждый ручей. Лучше убить ее сразу, а живой она не позволит отправить сына в далекий Омск. Ты чего-нибудь добился, выучившись русской грамоте? А почему ты думаешь, что Чокан добьется большего?

Если бы не Драгомиров, еще неизвестно, чем бы все это кончилось. Упорства и у Зейнеп хватало.

Но Чингиз призвал на помощь Александра Николаевича, и представительный рослый офицер излил на нее целый поток казахских, татарских и русских слов, из которых очень немногие ей были понятны. «Царь, награды, шайтан, — мелькало в голове Зейнеп, — служба, грамота, хорошо». Она так и не уяснила до конца суть речи, но отлично поняла, что Александр Николаевич не только на стороне Чингиза, но едва ли не он сам настаивает на учебе Чокана.

Между тем, Драгомиров исчерпал свой словарный запас, и за него закончил Чингиз:

— Видишь, Зейнеп, даже русский думает о будущем нашего мальчика, а ты сопротивляешься. Не на смерть его посылаем, а чтобы знал науки.

Где же было устоять Зейнеп! Махнула она рукой и ушла к себе.

Но к вечеру Чокан неожиданно исчез. Его не могли найти ни в Белом, ни в Черном ауле, ни в крепости. Послали верхового с Кутпаном. Собака быстро привела всадника к порам Каскыр-ойнака. Оттуда пес вытащил мальчика. Он сердито бурчал дорогой: «А я тебя считал верным другом, Кутпан. Какой ты мне друг! Враг ты!..»

Дома Чокан плакал, кричал, даже ругался. Вышел из себя и отец. Разозленный капризами и упрямством мальчугана, он отвел его в дом Шепе, к его жене, вздорной рыжей толстухе Шонайне, и наказал ей держать племянника под запором. Кичливая непривлекательная Шонайна никому не позволяла себе перечить. В ауле ее побаивались. Еще там, в Срымбете, даже властная Айганым старалась ее обходить. А если и возникал какой-нибудь спор, Айганым неизменно уступала своей невестке.

До сих пор Шонайна с любовью относилась к племяннику и ласково называла его озорником. Но последняя озор-Ты его упрашиваешь, а он дерзит! Дала бы ему раз-другой по щекам. Мигом бы стал послушным.

Зейнеп смолчала. С жестокостью и грубоватостью Шонайны она мирилась как с несчастьем, посланным ей судьбою. Понимала она и другое: в капризах и нетерпимом характере Чокана во многом были повинны Шепе и его жена. Но в споры с ними она никогда не вступала. Не утратив своей гордости, она приобрела выдержку и умение скрывать многие свои чувства. Скрывала она и отвращение к Шонай-не. Как она ругала нехорошими словами малышей, какой она была жестокосердой! Она, не задумываясь, швыряла в ребят тем, что только под руку попадется: ковш так ковш, лопату так лопату. Ее одинаково боялись и матери и дети.

Зейнеп притихла. Притих и Чокан, полудремлющий под лоскутным одеялом. Переполненная нежностью к сыну и убежденная, что сейчас его все равно ничем не уговорить, мать решила до утра не отходить от его постели.

Не любившая дом Шепе, ради сына она шла и на это.

Дом Шепе был самым неопрятным, самым запущенным в Орде. Зейнеп просто не представляла, как можно так жить. Едва ли Шепе был беднее Чингиза. Не чурался он взяток, имел и наследство. Но если в дом с базара или свадьбы, привозили дорогие вещи — чаши или подносы — они очень скоро становились такими грязными и засаленными, что у гостей пропадало желание есть или пить. Скот в этом доме не доили, овечье молоко к чаю выпрашивали в белой юрте. К кумысу это, правда, не относилось. Кобылиц у Шепе был целый косяк, и кумыс доставлялся ему от весны до осени. Но что это был за кумыс! Его никогда не взбалтывали, он был прогорклым и кислым. И турсуки из козлиной кожи, в которых он хранился, покрывались плесенью. Не много находилось охотников пить такой кумыс. Тем более до Орды, до юрты Чингиза было рукой подать. А случайным путникам и Шепе и Шонайна, вопреки обычаям, отказывали в угощении. Толстухе легче было украдкой вылить напиток в земляной очаг, чем поделиться с голодным проезжим.