Промелькнувший метеор (книга 1)

На том пока и расстались.

Курымсы после встречи с Чингизом задумал склонить Есенея к самым решительным действиям. Прежде они договаривались легко. Хотя Курымсы был несколько моложе Есенея, он считал себя шурином, а его — зятем и по праву старшего родственника подшучивал над ним и даже позволял дерзости. До поры до времени своенравный Есеней мирился с этим, но однажды не выдержал и резко оборвал Курымсы: «Не мели, шурин мой, чепухи!». С того дня Курымсы стал куда осторожнее, а теперь, накануне серьезного разговора, решил взять с собою и Токсана, верную свою подмогу.

Токсан и Курымсы относились друг к другу как ровесники, непрочь были и побалагурить, но это отнюдь не мешало глубокому взаимному уважению. Выполняя обязанности биев, многие тяжбы они умели завершать полным примирением противников. И то, что Курымсы стал теперь верховным бием, было прежде всего делом рук самого Токсана.

Так и теперь Курымсы поспешил к Токсану:

— Курдас[4] мой, прошу тебя оставить все свои другие важные мысли и заботы! Отвечай прямо, чего ты сейчас хочешь добиться от этих воинственных кереев и уаков?

Токсан ухмыльнулся:

— Зачем ты об этом спрашиваешь, мой курдас? Не ты ли сам проложил дорогу в Атыгае и Караауле? По этой дороге и пойдем.

Послушать со стороны — ничего не понять! Но ровесники умели хорошо разгадывать полунамеки. Дорога вела к тем временам, когда ханская Орда Аблая находилась в предгорьях Срымбета и округом управлял Зильгара, происходивший от ветви Андагул рода Атыгай. Зильгара властвовал недолго. Сославшись на старость и на то, что ездить ему из аула в аул тяжело, он передал султанство своему сыну Мусе. Муса числился и теперь султаном, но силы не имел. Токсан, вероятно, подразумевал объединение двух прежних ханских ставок.

— Ты хочешь назвать Есенея? — спросил Курымсы.

Токсан, как подобает искушенному в красноречии бию, ответил иносказательно, улыбаясь только уголками губ:

— Зачем повторять слово, уже произнесенное другим.

Но Курымсы ломился напрямик:

— Я поддержу Есенея, но поддержит ли его народ?

— Ты, мой курдас, думаешь о том, о чем не надо думать. Ты бий, ты волен произнести свое слово. Но не тяни сам руки к поводьям. Кереи и уаки без тебя решат, кому взять власть.

Опять было произнесено слово «макул», слово согласия.

Курымсы и Токсан прошли в юрту Есенея, красного от кумыса, нетерпения и злости.

Курымсы, едва успели обменяться приветствиями, сказал о своей поддержке. Есеней принял ее как должное и сразу обрушился на Чингиза:

— Хочет он уйти отсюда невредимым, пусть немедленно вернет обратно русские войска, что идут к нему на помощь. Я знаю все. Мне сообщают каждый день в час утренней дойки кобылиц об их продвижении. Отряд из Ыстапа сегодня уже в Кара-Оба. Кокчетавский отряд дошел до озера Койбагар. Пока они не отступят, никаких переговоров и быть не может. А если они станут продвигаться, я начну сражение. Да, начну сражение!

Есеней совсем побагровел, его душила ярость:

— Да! Да! Как только услышу, что они тронулись сюда, уничтожу Чингиза со всем его добром.

Курымсы бросил взгляд на Токсана. Всем своим видом бий поддерживал Есенея. Он знал, как знал это и Курымсы, что Есенея не утихомиришь, пока он своего не добьется.

Курымсы сказал мягко, осторожно:

— Я поговорю с Чингизом.

Гневно сверкнули большие глаза Есенея:

— О чем говорить с ним, бий? Никаких разговоров больше. Если он сегодня не отправит своих гонцов в отряды, чтобы они отступили, вы уж на меня не обижайтесь. Посмотрим, поможет ли Чингизу небо, если я начну действовать.

И снова было произнесено слово «макул», как будто в нем находился ключ к решению всех вопросов.

Курымсы опять отправился к Чингизу. Султан был еще немногословнее, чем в прошлый раз. «Подумаю», «посоветуюсь», — отвечал он бию, подробно изложившему требования Есенея, а сам думал о капкане, в который попал, и о том, поможет ли ему Драгомиров.

Александр Николаевич не заставил себя долго ждать, но ничего утешительного Чингиз от него не добился.

Он быстро разобрался во всем, что происходит в степи, и начал действовать по-своему. Прежде всего он выполнил требование Есенея и послал двум русским отрядам всадников с приказом возвращаться обратно на свои места.

С Чингизом он разговаривал не то чтобы сухо и официально, но тоном, не допускающим возражений:

— Пойми, с должности я тебя снять не могу, как не в силах и оставить тебя в ней. Это решает Омский генерал-губернатор. Ты хочешь знать мой совет? Освободи себя от должности сам. Напиши об этом заявление. Понял меня?

Чингиз удивленно глядел на однокашника. Неужели так плохи его дела? Неужели и Драгомиров с Есенеем? А тот продолжал, отчеканивая каждое слово:

— Я от тебя ничего не скрываю. Я познакомился в Омске с бумагами и должен сказать — в жалобах на тебя много правды. Если эти письма попадут в суд, тебе будет еще хуже. Тебя не только снимут, но и упекут в Сибирь, куда ты сам многих упекал.

Чингиз растерялся:

— Ну, хорошо, я напишу заявление, меня освободят, но жалобы-то останутся. Смогу ли я от них избавиться?

Драгомиров улыбнулся:

— Понятно, сможешь.

— Но как, скажи мне, как?