Промелькнувший метеор (книга 1)

Подошли Шамрай и Драгомиров. Шамрай, заботясь не о Чингизе, а о Драгомирове, предложил дать солдат во главе с унтер-офицером для сопровождения пролетки. В порыве усердия он и сам готов был ехать хоть до самого Омска. Но Драгомиров не жаловал начальника крепости, его услужливость только раздражала. Александр Николаевич сделал резкое движенине и заговорил подчеркнуто холодно:

— Что вы, в самом деле, поднимаете тревогу, будоражите и себя и народ. Все видите вокруг каких-то несуществующих врагов. Это ложь, что степь зла на русских. Я часто здесь езжу и убежден в этом. Между прочим, я тоже русский и не последний человек в администрации. Почему меня никто никогда не трогал? Я в степи не слышал даже резкого слова. Меня встречают тепло, сажают на почетное место, стремятся угостить как можно вкусней. Кто не трогает киргиза, того и киргиз не трогает. Кто заденет, того тоже заденут. И камча у них побольше, чем ваша. Знайте, Кенесары не русские войска разгромили, а свои же соотечественники, натерпевшиеся от него бед. Вот и с Чингизом случилось так. Ударял не к месту палкой, а теперь его самого палкой по голове стукнули. Да так крепко, что он тут же опомнился. И вот едет в Омск. А что с ним будет в Омске — один бог знает. Кстати, и с вами тоже.

Шамрая передернуло от обиды и страха.

— Вам виднее, — глухо буркнул он.

— Повторяю, никакой охраны нам не нужно, — с тем же высокомерным спокойствием отчеканил Драгомиров, — был бы кучер, знающий дорогу.

Шамрай напоследок предложил ехать на его конях до Омска:

— Они у меня крепкие, ухоженные, быстрые. Сутки — и дома.

— Излишне, совершенно излишне. Мы доедем, как уговорено, до Звериноголовской, а там на перекладных.

Больше разговаривать было не о чем.

Шамрай вернулся в крепость, и вскоре Абы подкатил к орде на знаменитом пестром возке с жылан-сыртами в упряжке. Остановился у коновязи, важно спустился с козел. Навстречу ему из гостевой юрты, стоявшей за белой юртой Чингиза, вышло несколько человек. Он сразу узнал Шанки и Сандыбая из канжигалинской ветви и посланцев уаков Отея и Толегена.

— Значит, султан решил ехать?

— Не знаю, — с нарочитым равнодушием ответил Абы.

— Скажи султану, мы хотим отдать ему приветствие.

Абы удивился их робости, малоуместной теперь, после поражения Чингиза. Впрочем, он догадался, что они уже пытались пройти в его юрту, но кто-то их не пустил. Он подумал: и зачем Чингизу нужна дружба кереев и уаков, не выдержавшая испытаний в дни схватки.

Так оно и было. Едва Абы упомянул о них, как Чингиз нетерпеливо его оборвал:

— Стоят, говоришь. И пусть, Ты собрал мою дорожную одежду?

— А в какой вы поедете — в казахской или русской.

— Да разве я на той еду? Какой ты непонятливый. Зачем мне казахский наряд? Неси армейскую.

Абы, исполнявший обязанности и слуги, и возницы, и адъютанта, покорно принялся собирать Чингиза в дорогу. Он знал, где и что у него хранится. Под армейской одеждой в быту султана подразумевался стянутый в талии китель из зеленого сукна, окантованный золотыми галунами, с золотыми пуговицами, с широкими офицерскими эполетами и аксельбантами. Китель этот шил армейский портной, а вот брюки, не в цвет ему, синие, были сшиты широко, по-казахски, и тоже оторочены внизу позолоченным позументом. Под мундиром Чингиз носил вязаную безрукавку, а под ней яркую шелковую сорочку с оборкой по краям рукавов.

В армейскую одежду Чингиза входил и широкий плащ, защищавший и от дождя и от дорожной пыли. Офицерам в летнее время полагался легкий картуз. Но Чингиз посчитал, что в картузе он выглядит для подполковника слишком легкомысленно, и сшил себе из выдры подобие островерхой папахи с позолоченным позументом. Папаху эту он носил и в зимнее время и в жаркие дни.

С той поры, как он стал султаном и был фактически освобожден от военной службы, его единственным личным оружием оставалась сабля. Ее острый стальной клинок вкладывался в серебряные ножны, а рукоять и темляки были позолочены. Золотые буквы свидетельствовали, что она была пожалована Чингизу Валиханову Омским генерал-губернатором за геройство, проявленное в деле изгнания банды Кенесары.

И одежду и саблю хранили в чехле, подвешенном к железному адалбакану — шесту, поддерживающему кошму и верхнюю часть остова юрты.

Абы не только складывал и доставал одежду, но и помогал Чингизу одеваться. Султан обычно стоял прямо и неподвижно, и только слабо, словно нехотя, пошевеливал руками, когда ему подавали китель или брюки. Он не позволял себе сделать лишнего движения. Даже пуговицы ему застегивал Абы, даже портянки обматывал и натягивал сапоги.

И теперь все происходило по раз навсегда заведенному порядку.

В это же самое время гости в досадном нетерпении поглядывали на белую юрту, ожидая — либо их пригласят, либо им решительно откажут.

Наконец Абы завершил облачение.

— Послушай, — опросил его Чингиз, — а где же наша баба?

— Была в юрте Шепе-ага. Должно быть, и сейчас там.

— Поди, позови. Да смотри за Чоканом в оба, чтоб не убежал.

Не успел Абы покинуть юрту, как Чингиз остановил его: