Промелькнувший метеор (книга 1)

— Не горячись, мой свет! Что правда то правда — Шепе решил надругаться над твоей женгей. А эта вздорная крикунья Шонайна настигла его и утащила домой. Ты знаешь, что это за баба. Она ему покажет. Он и завтра не придет в себя. А ты наберись терпения, сейчас уже ничего не поправишь. Ты думаешь, у нас душа не болит. Но сейчас, ночью, идти в Орду с ножом или соилами, значит — накликать на себя новую беду. Мы люди простые, но тоже ходим по земле. Настанет божье утро, вот и поразмыслим как быть. Пошлем к султану своего человека. Может, он укротит своего старшего брата. А потом посмотрим, как нам, как тебе поступать дальше.

Рассудительность и теплота старика смягчила Акпана.

… Все же он пошел в сторону Орды, постоял в раздумье и вернулся обратно в Карашы. Дождался рассвета. С утра, как обычно, привязывали кобылиц. Мысли о Кунтай и Жай-наке не оставляли его. Старик во многом прав, думал он. Но зачем посылать человека к Чингизу? Не лучше ли мне самому распутать этот узел?

Невеселый, сосредоточенный, направился он опять в Орду и, минуя вопреки обычаю белую юрту султана, чтобы не отдавать ему приветствия и не заговорить о случившемся, пришел прямо к Кунтай. На этот раз она не хлопотала у очага, не приготовляла позднего завтрака. Она сидела на корточках у большой кумысницы — сабы, обхватив руками колени. Сидела с горестно опущенной головой, ничего не замечая вокруг. Свернувшись калачиком, дремал на неприбранной постели матери Жайнак. Прежде застать его в этот час дома было почти невозможно, он уже носился где-нибудь в степи с ребятишками. В юрте было сумрачно — тундук, распахивавшийся с рассветом, забыли открыть.

Акпан переступил порог столовой юрты, остановился, помолчал. Трудно было найти нужные слова. Шли минуты. Наконец он позвал:

— Жайнак!

Мальчик в полудреме слышал, как кто-то вошел в юрту. Но не открывал глаз. Ему никого не хотелось видеть. Но, узнав голос дяди, он с плачем бросился ему на шею.

— Ага, ага мой, — всхлипывал он, и в этих слезах прорвались наружу и боль за оскорбленную мать, и свое, еще не осознанное мальчишеское горе, все тревоги, накопившиеся за дни после смерти отца и, в особенности, за эту ночь.

Акпан в жизни не плакал. Не проронил он слезы и в день смерти своего отца Кантара. Некоторые люди с осуждением его назвали тогда кафиром — неверным. Его глаза были сухими и когда умер Нуртай. Так бывало не потому, что он не умел чувствовать горя. Просто у него был такой характер. Он мог не выдавать своих самых горестных переживаний. Но не всегда. И сейчас он сам не заметил, прижимая к груди племянника, что крупные капли впервые покатились по его щекам. Только он понял, что плачет, как сразу унял слезы и, не выпуская из рук Жайнака, обратился к Кунтай:

— Женеше!

Кунтай — ее лицо тоже было мокрым от слез — посмотрела на деверя грустно и вопрошающе.

— Идем со мной, женеше! — неумолимо твердо произнес Акпан.

Она продолжала глядеть с печальным недоумением.

— Идем ко мне, тебе некуда больше идти. Вставай, собирайся.

И хотя люди уже поговаривали об этом, Кунтай была так далека от мысли, что Акпан может ей предложить такое. Все это казалось неожиданным. Что ответить, что предпринять? Она еще крепче охватила руками колени.

— Ты поняла, что я тебе сказал, женеше? — в голосе Акпана звучала мужская строгость. — Ты кого боишься, ты почему не встаешь? Может, Шепе боишься. — Он зло и грубо выругался. — Пусть только попробует стать на пути. Я его об землю…

— Вставай, апа! — Жайнак бросил на мать умоляющий взгляд. — Пойдем, апа, если просит ага.

Жайнак уговаривал мать, но сам не подходил к ней, прижимаясь к Акпану.

— Пойдем, апа. Он верно говорит.

Кунтай поднялась; она пошатывалась, едва держась на ногах…

В эту минуту в юрте появился Шепе с дубинкой — соилом. Акпан опустил Жайнака на землю и, ожидая нападения, приготовился к жестокому отпору. Его взгляд не предвещал ничего хорошего.

Коротышка ощетинился, смачно выругался и с перекошенным от злости лицом замахнулся соилом.

Руганью ему ответил и Акпан. С ловкостью он выхватил соил из руки Шепе и отшвырнул его прочь. Коротышка, не успокоившись, стал наскакивать, как петушок, но Акпан сгреб его своими ручищами и вышвырнул из юрты. Вышвырнул так удачно, что драчун угодил прямо в большой казан с овечьим молоком, заквашенным накануне. Больно ударившись о край казана, Шепе потерял равновесие и упал, залив землю молоком. В какое-то мгновение он оказался на четвереньках, но сразу поднялся, отфыркиваясь и отряхивая айран. Даже это падение не остановило его.

Поминая руганью родителей Акпана, он опять с поднятыми кулаками сунулся в драку.

— Ты не перестанешь лаять, собака? — и пастух, цепко схватив старшего брата султана за его загривок так, что тот завопил от боли, раскачал его и отбросил еще дальше.

На этот раз Шепе поднялся не сразу. У него кружилась голова; он лежал, не понимая, как все это случилось, и беспомощно водил руками по ушибленным бедрам.

… А Чокан был уже тут как тут. Не без злорадства он наблюдал за дракой и приговаривал:

— Так! Так! Так тебе и надо!