Промежуток

Потом она достала из рюкзака какое-то устройство, похожее на черную палку, провела им по бумаге – кончик оставлял темно-серые следы – вытянула из него тонкий прут, отломила фрагмент. Сложив записку, она обернула ею мою лапу, спрятав под ней кусочек прута, обмотала ее белой ниткой. Дарт тем временем набросал условную карту на странице старой газеты и накрошил на нее остатки багета – позавтракав, я запомнил примерную схему своего движения. Когда трапеза была окончена, Дарт подставил предплечье – я понял и сел, стараясь не очень-то царапать его куртку.

Когда мы вышли на дорогу, туман еще курился, и я взлетел над туманностью земли. Надо было верно рассчитать силы.

Я летел над оживающими перелесками и полями, чтобы срезать до шоссе, ведущего к Большому городу, и потом мне повезло: полпути сократила фура, на крыше которой мне даже удалось вздремнуть. Она шла точно в соответствии со схемой Дарта: все прямо и прямо.

…Меня разбудил грохот. Грубое, ржавое железо. Танки и бронетранспортеры шли так плотно, что, казалось, терлись бронированными корпусами друг о друга. Придорожные деревья невольно закрывались от них ветвями. Я не успел понять: это страх или стыд. Я решил прибавить лёту.

На окраине города, в ближайшем сквере, добрая женщина в лиловой пижаме покормила меня сладкой булкой. Когда я снова взлетел, мне показалось, что за детской каруселью прячется кто-то длинноногий, похожий на олененка. Я не уверен – может быть, это было граффити; я так торопился к центру города, к Башне, точно от этого зависело существование нашего мира – да вообще всех миров.

Я облетел ее несколько раз, заглядывая во все окна сквозь частые решетки. Я уже выбился из сил, когда наконец увидел его. Окно располагалось высоко – на уровне верхушек самых высоких деревьев. Чернокрылый сидел на узкой кровати.

Я постучал клювом по решетке. Он обернулся и…

3. Решетка

Им было бы лучше, если бы меня здесь вообще не было. В предназначении решеток нет ничего привлекательного, говорит мой опыт. На заводе нам врали. Нам говорили, что мы сможем спасать человеческих детенышей, которые из чисто человеческого любопытства будут вываливаться из окон. Нам говорили, что мы будем защищать человеческие жилища, расположенные на первых этажах зданий, от нападения грабителей. Что мы будем помогать людям. Что мы даже сможем сближать их, собирая у мангалов, – на нас люди будут жарить пищу, греясь вместе у огня. Так нам рассказывали, когда пришло время выпускать партию. Что ж, кулинарно-объединяющая миссия – очень круто, хотя спасение младенцев, возможно, подошло бы мне больше. Возможно – и больше я ничего не могу об этом сказать. Ведь никто не предупреждал нас о том, что на самом деле решетки не столько помогают людям, сколько мешают им видеть небо. Что нашей участью будет ржаветь и мокнуть в тюрьме и видеть их страдания. За что? А ведь мы ничего плохого не сделали. Мы были исправными решетками. На склад этой тюрьмы мы поступили во множестве.

За что нам досталась такое, а? Почему именно нам? Кто же проклял целую заводскую партию? Почему у нас не было выбора?

Смотреть на человеческую тоску тяжело, а ведь я привыкла. Какая бессмысленная жизнь, какая дурацкая работа – расчерчивать воздух. Узники сменяются редко. Безвыходность их положения подчеркивает монолитную тщету моего существования.

Так было до сегодняшнего дня.

Но сегодня утром произошло нечто из ряда вон выходящее. В меня вцепилась птица (нас не учили разбираться в них – раньше я видела таких издалека). Человек очнулся от забытья и бросился к окну. Он распахнул створку – птица изогнула шею, рассматривая его лицо – и дотронулся до края крыла дрожащим пальцем, подушечка прошла в ячейку. В размере ячейки появился смысл: чтобы человек мог погладить птицу кончиком пальца. Это был странный контакт.

Языка птиц я не знаю. Человек плакал и гладил птицу. Потом она попыталась подцепить клювом бумажный обёртыш лапки. У нее не получалось. Наконец она догадалась сложить вместе изъеденные болью пальцы (впереди их оставалось только два), и человек осторожно помог ей просунуть лапу сквозь мои перекрестья. Этого оказалось достаточно, чтобы подцепить нитку, размотать ее и вытянуть бумажку. В нее оказалась вложена крошечная палочка, похожая на обломок карандашного грифеля. Птица висела на одной лапе, не вырываясь. Она терпеливо ждала, когда можно будет схватиться за меня обеими.