Промежуток

– Живых мишеней захотел?

– Почему бы и нет? Я уже столько жду.

– Не думаю, что будет возможность.

– Эй, вы, впереди! И я не думаю. Очередная тренировка.

– Но я слышал, как мои подопечные произносили это слово: «бунт».

– А что это такое?

– Это то, что нам надо будет подавить. Сопротивление группы существ, несогласных с основным порядком.

– Ясно. Реальная работа.

– И довольно грязная.

– Тебе же нравится дорожная грязь.

– Норм.

– Вот и не тормози.

– Кажется, собака под гусеницами.

– Давай вперед, не оглядывайся.

– Кажется, гусеница под гусеницами.

– Давай вперед, не оглядывайся.

– Кажется, гуси переходили дорогу. Теперь они под гусеницами.

– Давай вперед.

3. Демонстрация

Мы идем небольшими группами, и за нами летят облака. За нами, над нами. Мы движемся вместе, систематические опечатки Господа Бога. Если он не поэт, тогда я не знаю, почему все мы существуем и действуем именно так.

Мы идем, остывающий прах звезд, и подобный прах осыпается с наших ботинок. Как неточная рифма.

День ослепителен. Дождь давно закончился.

Метафизик говорил: тот, кто слышит поэтов или птиц, тоже поэт (или птица). Может быть, более их. Воспринимать стихи, может быть, гораздо трудней, чем писать их. Нас мало, но все-таки больше, чем наших читателей. Поэзия запрещена, а мы, ее исчезающие носители, идем защищать ее – безнадежно и безоружно. Наши книги уничтожены. Наши голоса сорваны. Пара громкоговорителей и самодельные плакаты – вот и все, что у нас с собой. Может быть, это наше последнее шествие. Мы идем на Центральную площадь нестройной толпой: в плащах с истрепанными рукавами и в тертых, видавших виды косухах; в очках а ля Джон Леннон и в широкополых шляпах с ломаными полями; в цветастых платьях и в драных джинсах, из которых вываливаются костлявые колени. На запястьях у нас разноцветные фенечки и пластиковые игрушечные наручники, которые символизируют то, как относится к нам режим. Я иду в костюме клоуна, и это единственное, что смягчает абсурдность нашего выхода.

Это мирная демонстрация, и каждый знает, что обречен. Но мы хотим, чтобы жители города увидели, что мы есть. Что поэты не растворились.

Мы движемся медленно и читаем стихи по очереди, на ходу. Среди нас двое стариков в инвалидных колясках и одна молодая мать с младенцем на перевязи. Среди нас несколько переводчиков русской поэзии на английский, итальянский и сербский. Среди нас четверо юных хипстеров и группа пожилых рокеров. Среди нас экспансивные и эффектные участники слэмов и высоколобые снобы-метафизики. Среди нас безумцы дырбулщила и прожженные циники – имитаторы «народного» дискурса. Среди нас заламыватели театральных рук и жеватели сентиментальных соплей. Среди нас рыдающие на перемотке ярославны и оседлавшие алкогольную сурдину производители мужской альбомной лирики. Среди нас холодные отстраненцы и томящиеся в собственном соку гуманисты. Среди нас повидавшие все усталые минималисты и азартные охотники на образы, барахтающиеся в густой эстетике необарокко. Среди нас реконструкторы разговорного просторечия и велеречивые адепты забытых книжных стилей. Среди нас экспериментаторы и радикалы – и поэты поэтовичи, держащиеся поэтического ядра. Среди нас архаисты и новаторы, хулиганы и традиционалисты. Среди нас герметисты и эстрадники, переусложненцы и простейшие. Среди нас те, кто отчаянно рвется к звуку вопреки всему остальному – и угрюмые, тяжелые смысловики. Среди нас инфузории в туфельках и ороговевшие мутанты. Среди нас роботообразные стимпанки и ударившиеся в мистику бесплотные и бесполые сумасброды. Среди нас перепачканные борщом домохозяйки и экзальтированные Кассандры. Среди нас классики и современники, поэтические актеры старых школ и каскадеры новых. И кого только нет среди нас! На самом деле многих из нас среди нас нет. Иных в принципе нет.

Объявленная официально смерть поэзии и утрата товарищей сегодня сблизили и объединили нас, таких разных. Каждый по-своему, мы чувствуем себя последними атлантами, недавними жителями искусственно затопленного материка. Мы свидетельствуем о нем – хотя каждый знает, что не в наших силах противостоять государственному варварству. Не в наших силах противостоять грубой истории, навязанной всем. Но мы все равно не можем сдаться. Потому что виден предел. Наш материк уходит под воду, а мы остаемся. Мы не успели выработать жабры, наша эволюция запоздала. Поэтический материк, поэтическое отечество, прощай. Мы движемся по чуждой, опасной земле, которую невозможно назвать родиной. Наша настоящая родина тонет в воде, к которой скоро подмешается кровь. Мы движемся навстречу неизбежному.