Промысловые были

– Лэдно, – тонко и покладисто сказал Баскаков, – давай так. Мужик пил два дня, баба бузила, получила в нюх… – И Баскаков сменил тон на эпический: – Но вот нужно идти в гости к соседям. Те – обеспеченные, надутые и жадные до чужого горя люди, с которыми натянутые отношения. Оба причипуриваются, пшикаются и идут. А там уже сидит такой вертлявый и падкий на закуски обморок, который пришел без жены, потому что ее стесняется, но зато жрет за двоих и рассказывает, какая скотина теща…

Лена закатила глаза, шумно выдохнула и резанула:

– Ну и сиди на своем соре задницей. Может, че высидишь. Только когда ты узнаешь, кто на Западе из русских писателей в почете, ты сам в обморок рухнешь! Обморок… – Она покачала головой.

– Лена, – сказал Баскаков твердо, – ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Да. Я склоняясь перед твоим доводом, он сильный, но все равно есть вещи… – И махнул рукой. – Я вообще не ставил цели переводиться, мне наш читатель в сто раз важнее. Ну смешно это все в переводе звучит, дико, ей-богу! И половина смысла пропадает.

– Кажется, немец один сказал, что все, что в книге непереводимо, можно оставить за скобками.

– Ты знаешь, оно, может, и так… – покладисто и не спеша заговорил Баскаков, – но есть Достоевский и Чехов. – И он продолжил, понизив тон: – А есть Лесков и Бунин…

Лена стрельнула глазами на часы, как урядник из «Захара Воробьева».

– Хотя немец, может, и прав. Но кроме одного-единственного случая, знаешь какого? Когда язык… является… главным… героем… повествования, – непробиваемо сказал Баскаков, на каждом слове глубоко кивая головой. И продолжил: – Хотя я согласен, что надо распространять за границей образ мощной России, и буду над этим работать!

– Ты баскак, Бара…

– Я не Баранов! – закатился Баскаков.

– Ты баран, Баскаков! Я жалею, что с тобой связалась. Хотя уже поздно. Че ты резину тянешь? Ну что? Что там у нас с тиражами?

– Большие тиражи не дают совершенно ничего, – нагло вывез Баскаков. – Помнишь, что мне сказали про путевой крест на обложке книги? Что крест, стоящий у дороги, «у части покупателей может вызвать негативную ассоциацию с авариями на дорогах». Полный бред. Хотя у выживающих людей возможны фобии на почве борьбы за коммерческий эффект… Так вот, внимание, уделяемое обложке, говорит о том, что покупателя завлекают. То есть предполагаются случайные читатели, которые, позарившись на эффектный вид, книгу купят, а читать, возможно, и не станут. Разве только первые страницы. И количество этих обманутых читателей тем больше, чем больше что?..

Лена уже не отвечала.

– …Совершенно верно – чем больше тираж. Поэтому количество тиража совершенно не означает, что произведение достигло цели – то есть поддержало человека или изменило его душу. Следовательно, небольшой тираж – верный способ защитить покупателя от обмана, а страну от растраты бумаги. Ведь это все-таки ле-е-е-с… а не Баби-Манин-малинник… – протянул Баскаков. – Поэтому я бы обязал издателей: для всех книг – белую обложку. И без букв. Купил – и купил. Зато честно.

– Чушь собачья. Незачет. Да и там тоже незачет. Я сразу не сообразила… Че ты мне втирал с этими переводами? Про сор из избы…

– Я все четко разложил. И про сор. И про сыр. И про бор, который на бумагу скосят.

– Какой сыр? – Леночка начала раздражаться. – Ты что, серьезно? Баскаков, я просто поражаюсь! Как можно быть таким тонким в книгах – и в жизни таким стоеросовым! Ты же знаешь, что все сложнее! Если художник начинает жеманничать, что-то скрывать, занимается оглядками – ему полный кириндык. Литература – это не застолье! Это исповедь.

– Да перед кем исповедь-то? – рявкнул и махнул рукой Баскаков. – Перед соседями? Не мечи бисер…

Вдруг зазвонил телефон Баскакова.

– Ково лешего несет! – взорвалась Леночка.

– Перед сви́ннями… Да, на связи, братка, – собранно заговорил Баскаков. – Дома. Да погоди ты! – прицыкнул он на Лену, прикрыв трубку. – Едре-е-е-е-ный пуп! Ну вы даете. Кто же так делает? Только с ключа сейчас. Да, на мази… По-моему, даже заправленная. Добро. А куда вы денетесь! Х-хе. Давай.

– Скажи – не можешь!.. – вскричала в отчаянии Леночка. – Заболел свинкой!

Сор из избы

Позвонил Костя Чебунин и сказал, что у него Михайловы проездом из Сросток, что Тане Михайловой нужно срочно в Прокопьевск и что машину заводили в мороз с сигналки и, по-видимому, залили. Баскаков сгреб брезент и паяльную лампу и ушел на подмогу.

Костя Чебунин жил на обособленном отьярке, отделенном двумя оврагами, где морозный ветер задувал и закручивал особенно свирепо. Когда-то Костя привез с карьера серого гранита и увалил им угор. Машина – серо-стылого цвета «сурф» – стоял на этих камнях, немного вверх мордой – как памятник самосвалу у гидростанции или Колькиной «аме» на Чуйском.