Промысловые были

По горам Карпа-а-а-атским метелица вье-е-ется,
Сильные моро-о-озы зимою трещать…

Баскаков сглотил стопку самогонки, закусил сжавшимся огурчиком. Поставили аккумулятор, он продул двигатель. И теперь жарил свечи. Надо было попасть в гнезда, в резьбу, вставить в ключ, и он еле терпел пальцами, держа раскаленную свечу, и через нее грелось все тело, и пятки благодарно оживали. Это было обратно тому, как втекал холод в дом через заиндевелые дверные болты. Машина со второго раза, сотрясясь, завелась.

– Пускай греется! – победно вскрикнул Баскаков, и все рванули в дом, где в него вкатили целую череду стопарей, которые, накопясь, лезли без очереди еще и будто ревнуя друг друга.

Запели. Казачина, которого все звали Добрынечкой, время от времени взрыкивал: «Четвертя́ надо брать спокойне́й!» Баскаков глянул на часы:

– Мужики, мне домой надо!

– Братка, мы отвезем.

– Никово не повезем! – сказал Михайлов. – Пойдем по селу как положено! С гармошкой.

Костя предусмотрительно остался. По приближающимся звукам и истошному лаю Лена все поняла.

Колыванским ямщикам он руку жал,
А на площади его уж унтер ждал…

Добрынечка так и ввалился с подносом и рушником. На подносе стайно взгромыхнули стопки:

– Мир вашему дому. Как ночевала, хозяйка?

– Слава богу, – холодно отозвалась Лена. – Игорь, я не поняла.

– Лен, завели, причем со второго раза! – восторженно воскликнул Баскаков. – Собери нам че-нибудь похряпать.

– Ты не забыл, куда нам завтра? – И добавила с прохладным недоумением: – Ну, проходите…

Ленино недовольство угрожало победной волне, и он сказал увесисто:

– Собери на стол, не видишь, люди пришли.

– Игорь, ты на себя смотрел?

Добрынечка выдвинулся, защищая Баскакова:

– Не смей, юница, преко… глаголить мужу… э-э-э… во мраз и хлад воздувшего вторую жись стальному онагру, что сложив копыта, возлег, обессилев… Огромное извините! – с недоумением сказал он упавшей вешалке. – Мужу! – строго подняв палец, сочно повторил Добрынечка, видимо наслаждаясь тем, что слово «муж» работало и в прямом, и одновременно в высоком смысле. По-самолетному посадив поднос на стол и разбрызгивая самогон, он наполнил стопки: – Елена! Сию чару подними с нами во знак го-сте-при-им-ства. Ибо скудорадушие есть тяжкий грех, подобный волку, грызущему душу, и да будет он звероуловлен в самом корне адамовом и завулоновом!

Вздымаясь и пыша, отекая с заиндевелых усов, становясь все более красноречивым и сложносочиненным, он сказал громогласно и уважительно:

– Не будем глядеть на сей стол, яко овн на новоизлаженные воротья! За этот дом, стоящий на взлора… на взороласкающим взлобье! Да посетит его лихва и минует лихо. За тебя, жена! – обратился он к Лене. – Будь глазоприглядна, лобзообильна и плодовита, ибо придет время, и сыновья твои, взлобзя… взрастя в гобзях… – Он тяжко замер, тряхнул главой и громко продекламировал: – Взрастя в лесах и кущах, гобзящих дичью, добудут еленя и вепря и сокрушат кедры, а мы распрострем… тучные телеса свои как… э-э-э, – прорычал он с досадой, – как насаждения масличные окрест трапезы твоея!

– Вешалку вы уже сокрушили… Так что кедрами не обойдется… – проворчала Лена.

– И словеса твои нам же в притчу! Сей самогон настоен на кедровой шишке, младой и мягкой, аки ананас. Снятой с самой верхушки и рассеченной начетверо шашкой…

– Так! – сказал хозяйски Баскаков. – Где… хлеб у нас?

Он сильно отяжелел и казался подбитее мужиков…

– Там же, где тестомес! – отрезала Лена и, бумкнув на стол тарелки с капустой и солеными помидорами, вышла в соседнюю комнату.

– Что за тестомес?! – живейше поинтересовался Добрынечка.

Лена все слышала и тут же открыла дверь, словно сидела в скраде:

– Да это не к вам претензия! Тут год назад тестомес потеряли, а хозяин новую хлебопечку до сих пор покупает. А я в магазин не сходила. Сильно холодно. Извините. – И снова ушла в скрадок.

Баскакову хотелось, чтобы Лена восседала с ними за столом, чтоб все было честь по чести, и он пошел к Лене.

Едва она увидела Баскакова, глаза ее набрякли слезами и она закричала:

– Не подходи ко мне! Не подходи!

– А ну, дура, перестань вопить! – ледяно взрычал Баскаков. – Не видишь, к нам люди пришли!

– Что?! Что ты наделал! Ты не представляешь, что ты наделал! – закричала Лена. Глаза у нее наполнились смесью ненависти и слез. Вокруг глаз тоже вспухло, отечно очертились мешки. Он протянул руку, но она отшатнулась, вся напружиненная, дрожащая. Ненавидящие глаза ослепили Баскакова. Он продолжал на нее надвигаться, и она выскочила обратно в гостиную.

– Препознавательно! – удивился тучный Добрынечка. – У нас в полевой кухне тестомес был – весьма плугоподобен! В толк не возьму, как возможно гостеприимной хозяйке потерять сие орало. Разве славный подъесаул Шлыков перековал его на меч-кладенец иль востросекущую шашку!

Подойдя вплотную к Лене, Баскаков сказал негромко и твердо:

– Изволь, девушка, быть с гостями и принимать их как подобает хозяйке!